«Золотой век» римской литературы и поэзии

В культурном отношении последний век Рес­публики и первый век Империи представля­ют законченное целое — период классиче­ского стиля, классического латинского языка и клас­сической художественной литературы. С конца же I в. н. э., с эпохи Флавиев, уже наблюдается вырож­дение присущих классическому стилю черт: просто­ты, торжественности, четкости линий и гармонии. На смену классическому стилю приходит императорский стиль с его грандиозностью, экстравагантностью и диспропорциональностью.

Учителями римлян в области искусства и науки в течение всей истории оставались греки. По образцу греческих писателей, римские поэты и прозаики со­ставляли свои произведения, художники лепили, вая­ли и рисовали, архитекторы строили, философы со­здавали философские системы, историки повествова­ли о давно прошедших веках. По количеству произ­ведений императорский Рим превосходил не только Республику, но даже и греко-эллинистический мир, уступая им, однако, в самобытности и свежести.

Красивые здания строились не только в столице и больших городах, но и в мелких городах и местеч­ках, портики украшались картинами и статуями; в храмах, служивших тогда и музеями, выставлялись произведения знаменитых художников и демонстри­ровались коллекции старинных предметов, пред­ставлявших художественную ценность и интерес ста­рины. В театрах и цирках, составлявших необходи­мую принадлежность каждого города, ставились дра­мы, пантомимы и фарсы, давались гладиаторские бои, показывались редкие звери, в концертных залах (оде­онах) устраивались музыкально-вокальные представ­ления, чтения и декламации.

Отличительной чертой произведений искусства ранней императорской эпохи (до Флавиев) являет­ся совершенство формы и великолепное мастер­ство. В этом легко убедиться по художественным копиям и оригиналам: постройкам, статуям и музей­ным экспонатам, воспроизводящим античные худо­

жественные образцы, а также по литературным про­изведениям римских писателей и поэтов. Империя довела до совершенства изобразительность и изяще­ство формы, но вместе с тем убила всякую самостоятельность и глубину. В истории римской культуры особое место занимает эпоха Августа — «золотой век» римской литературы и искусства, когда еще были свежи республиканские традиции и когда еще не иссякли самобытные черты римского творчества.

В это время были созданы такие произведения ли­тературы и искусства, которые приобрели всемирно- историческое значение и в течение многих столетий оставались образцами. Эти произведения — результат многовекового развития римской культуры, но в то же самое время они выражают те идейные течения, какие характерны для эпохи их возникновения.

Ко времени Августа относится расцвет римской поэзии. Гражданские войны не пресекли той линии развития, начало которой относится к середине I в. до н. э. Поэты августовской эпохи продолжали тра­диции Лукреция и Катулла. Несомненное значение имел мир, установленный Августом, который осо­бенно благоприятен был для привилегированных слоев италийского общества. Недаром все поэты —

италики по своему происхождению. Италия дала Риму таланты, сделавшие бессмертной римскую по­эзию.

Для прозы этого времени характерен историчес­кий жанр. Выдающимся произведением эпохи явля­ется история Тита Ливия. Другие исторические про­изведения эпохи Августа до нас не дошли. Многие из них, судя по тем скудным сведениям, какие име­

ются в нашем распоряжении, по-видимому, носили публицистический характер.

Глубокие изменения в политической жизни отра­зились и в римской литературе. Время Цицерона — расцвет римского красноречия. Риторика сохраняет свое значение и в эпоху Августа, ее преподают в шко­лах, она оказывает влияние на самые разнообразные литературные жанры. Но ораторское искусство на­чинает клониться к упадку, общественные условия не способствовали его процветанию. Тацит так объяс­нял это явление: «Продолжительное спокойствие, непрерывное бездействие народа, постоянная тишина в сенате и всего более строгие порядки принцепса умиротворили и самое красноречие, как и все осталь­ное» (Tacit., Dialogus de oratoribus, 38.).

Центральной идеей исторических, литературных и пластических произведений принципата была идея величия Рима. В это время и создались легенды о происхождении римлян и возникновении города Рима, ставшие предметом поэтических и историко­публицистических обработок.

В основных чертах содержание легенд о проис­хождении римлян и основании Рима таково.

При разрушении Трои, когда город был охвачен пламенем, один из троянских героев, Эней, со своим престарелым отцом Анхизом, женой Креузой, дочерью Приама, сыном Асканием (или Юлом) и со спутника­ми на 20 кораблях покинули горящий город и отпра­вились в путь искать новых поселений для оставшихся в живых троянцев. После долгих и трудных скитаний, борьбы и бед переселенцы прибыли на берег Италии, в греческую колонию Кумы, а из Кум — в Лаций, где они смешались с туземными племенами латинов. Из смешения троянцев с латинами, которыми правил царь Латин, и вышли римляне, отождествляемые в легенде с италиками. Сын Энея Асканий, или по-римски Юл, основал город Альбу-Лонгу. После Юла в Альбе-Лон­ге правил младший брат Юла Сильвий, родоначаль­ник альбанских царей, от которых произошли Ромул и Рем, основатели города Рима.

В таком приблизительно виде легенда о началь­ной истории Рима рассказана в «Истории римских древностей» Дионисия Галикарнасского¹, которой в главных чертах следовали поэты и историки авгус­товского времени.

Наиболее последовательную и яркую поэтичес­кую обработку легенды о происхождении и величии

Рима и римлян дал Публий Вергилий Марон (Pub­lius Vergilius Маго)¹, один из лучших поэтов римско­го «золотого века» (70—19 гг.). «Энеида» (Aeneis) Вергилия представляет собой поэтическую обработ­ку легенд и домыслов о начальной истории Рима. Ав­тор в XII книгах дал в стихах римскую историю. Цен­тральной фигурой «Энеиды», героем поэмы, являет­ся Эней, опоэтизированный образ Августа.

«Энеида» — обширное произведение, представляющее плод многолетней упорной работы ее составителя. В окончательном виде «Энеида» появилась уже после смерти автора, но создавалась она под непосредственным впечатлением политических событий второ­го триумвирата и насквозь пропитана политическими настроения­ми. «Энеида» отражает настроение руководящих политических кру­гов Рима и прежде всего самого Августа. Цель «Энеиды» — исторически и теологически оправдать внешнюю и внутреннюю по­литику Августа, как естественно необходимое следствие истори­ческого процесса, воли богов и судьбы. «Так прародитель Эней при

общем внимании рассказывал волю богов, излагая ски- танья» (fata renarrabat divum, cursusque docebat)¹. По воле богов, Эней со своими спутниками отправляет­ся из пылающей Трои искать обетован­ную землю (tu, genitor, cape sacramanu patriosque penates)². Волей Судьбы рим­лянам предопределена великая будущ­ность — покорить, объединить и быть вождями всех народов.

«Известно, — говорит Венера, по­кровительница Энея и его спутников, об­ращаясь к Юпитеру, — что некогда в по­токе времени из восстановленной крови Тевкра (первого троянского царя) выйдут римляне-вожди, которые одной волей будут держать в своей власти море и земли».

Certe hinc Romanos olim, volventibus annis,

Hinc fore ductores revocato a sanguine Teucri Qui mare, qui terras omni dicione tenerent³.

«Оставь свой страх, Киферея (Венера), — отвечает Юпитер, — предназначенная тебе Судьба остается неиз­менной. Ты увидишь город и обетованные стены Лавина

и до небесных звезд вознесешь великодушного Энея. Мои решения неизменны. Твой сын, — я покажу тебе тайны судеб (fetomrn arcana), — поведет страшную войну в Ита­лии, сломит дикие племена, поставит на­родам стены и даст им законы»¹.

«Я им не ставлю ни пределов в их де­лах, ни ограничиваю их во времени. Я им дал власть без конца».

His ego пес metas rerum, пес tempora ропо Imperium sine fine dedi².

От прекрасного троянского рода ро­дится Юлий Цезарь, имя которого про­исходит от Юла, власть которого дойдет до океана, а слава — до звезд. От Цеза­ря произошел Август Цезарь — его бо­жественный потомок, распространивший власть Рима на гарамантов в Африке и на далекую Индию, заставивший трепетать Каспийское царство и Мео- тийскую землю.

Покоряя народы под власть Рима, Август Цезарь тем самым только выполняет волю Судьбы,.предо­пределившую римлянам власть над всем миром.

«Ты, римлянин, помни, что тебе надлежит управлять народами. В этом твое будет искусство: водворять мир, щадить покоренных и укрощать надменных».

Tu regcrc imperio populos, Romane, memento;

Нас tibi crunt artes, pacisque imponcre morcm,

Parcere subiectis, ct debellare supcrbos'.

Подчинив власти народа весь «круг земель», примирив гордых и надменных, даровав законы и утвердив мир, Август тем самым восстановил «золотой век» (aurea saecula), как это было при Са­турне, некогда правившем над полями Лация.

Augustus Caesar, Divi genus; aurea condct Saecula qui rursus Latio, regnata per arva Saturno quondam².

Патриотические ноты слышны также и в сочинениях другой ли­тературной знаменитости августовского века — Квинта Горация Флакка (Quintus Horatius Flaccus, 65—8 гг. до н. э.). Сын воль­ноотпущенника, республиканец, сражавшийся в рядах Кассия и Брута, Гораций позорно бросил щит (parrna male relicta) после раз­грома при Филиппах и перешел на сторону Октавиана. Чувствуя глубокую усталость после пережитой общественной и личной бури, Гораций, подобно большинству своих современников, жаж­дал только одного — прекращения войны, водворения мира и по­рядка. Продолжение войны грозит страшными бедами, могущими разрушить римское общество и погубить всю его культуру. Вско­лыхнувшееся римское общество Гораций сравнивает с кораблем, носящимся по волнам бушующего, разъяренного моря.

В седьмом эподе³ Гораций обрушивается на все мятежные эле­менты, разжигающие и поддерживающие внутренние раздоры:

Куда, куда стремитесь, окаянные,

Мечи в безумье выхватив?

Неужли мало и полей и волн морских Залито кровью римскою?

Не для того, чтоб Карфагена жадного Сожгли твердыню римляне,

Не для того, чтобы британец сломленный Прошел по Риму скованным,

А для того, чтобы парфянам наруку,

Наш Рим погиб от рук своих?

Ни львы, ни волки так нигде не злобствуют,

Враждуя лишь с другим зверьем.

Ослепли ль вы? Влечет ли вас неистовство?

Иль чей-то грех? Ответствуйте.

Молчат... И лица все бледнеют мертвенно,

Умы — в оцепенении...

Да. Римлян гонит лишь Судьба жестокая,

За тот братоубийства день,

Когда лилась кровь Рема неповинная,

Крогь правнуков заклявшая¹.

Конец войне положил Цезарь Октавиан Август, который в гла­зах Горация является ниспосланным богом спасителем — Месси­ей, избавителем Рима от дикого произвола Антония и «развратной женщины» (Клеопатры).

Отец мирозданья и вечный блюститель,

Ты Цезарю в стражи избранный судьбами,

Даруй, чтоб второй по тебе повелитель Был Цезарь над нами.

Ведет ли в триумфе, отрадном гордыне,

Он парфов, пред Римом, кичливых без меры,

Дрожат ли пред мощным в восточной пустыне Индийцы и серы,

Меньшой по тебе, он да правит вселенной;

Ты ж горний Олимп сотрясай колесницей,

Ты рощи нечистые жги раздраженной Громовой десницей².

Гораций прославляет Августа за его реставрационную политику, за стремление возродить римскую доблесть, реставрировать хра­мы, оздоровить нравы и семью. Железный век миновал, занимается утренняя заря нового золотого века, мира счастья и радости.

Верность, мир и честь, и справедливость древних,

Доблесть, что была в небреженье, — смело К нам идут, и льет Изобилье полный рог благодатно'.

Республиканский строй, говорит Гораций, пал не от меча Цеза­ря, Антония и Октавиана, а разложился от внутренней порчи, утра­ты древней чистоты и доблести. Отсюда делается вывод, что полити­ческий строй должен переродиться, потому что выродились люди.

Не от таких отцов был некогда рожден Народ, который дал пучине цвет багровый От карфагенских тел, кем Пирр был побежден И мощный Антиох, и Аннибал суровый,

То были воинов-оратаев сыны,

Привычные вращать сабинскою киркою Бразду: им матерью заранее внушены И страх и труд; они вечернею порою Несли ей дров, когда над сумраком земли От солнца выси гор блистали багряницей,

И без ярма волы, качаясь, тихо шли,

И ночь гналась во след за ясной колесницей...⁴

Идея прославления Рима и обоготворения носителей этого ве­личия — Цезаря и Августа — захватили также и третьего крупно­го поэта августовского времени Публия Овидия Назона¹. (Publius Ovidius Nago, 43 г. до н.э.—17 г. н. э.). В «Метаморфозах» (пре­вращениях) Овидий излагает историю мировой эволюции, начи­ная с хаоса и кончая апофеозом Юлия Цезаря, божественного пред­ка Августа. Августовский Рим в изображении Овидия, так же как и Вергилия, представляется последним звеном мировой эволюции воплотившим в себе все достижения человечества. Цезарь после своей смерти не исчез, но превратился в блестящую звезду, что, подразумевается, должно произойти и с Августом.

В истории литературы Овидий более известен как эротический поэт, автор любовных элегий «Искусство любви») (Ars amandi) и «Лекарство против любви» (Remdia amoris)². В период реакции стремления людей концентрировались на двух вещах — на наживе и сексуальных эмоциях. Рим превратился в огромный город торго- во-ростовщического капитала мирового масштаба, в который сте­кались все богатства мира, город спекуляции, наживы, развлечений и разврата. Общей страстью сделалась страсть к деньгам.

«Мы роем землю, чтобы найти в ней золото, вместо того что­бы пахать ее для жатвы»³.

Накопленное богатство использовалось прежде всего для лич­ных удовольствий. Прожигание жизни сделалось модой среди выс­

ших классов, среди римской золотой молодежи. Пси­хологию этой молодежи как раз и запечатлел в сво­их любовных элегиях Овидий Назон, сам не чуждый подобных настроений.

Основной мотив поэзии Овидия составляют страсть и любовь.

«Подобно тому как всадник, напрасно удерживая повода, забрызганные пеною, не может сдержать коня, несущего его в пропасть; подобно тому как корабль, уже достигая земли, бывает вдруг отброшен порывом налетевшего ветра, так точно я влеком постоянно Ку­пидоном и попадаю всегда под его стрелы».

Эротическая легкомысленная поэзия Овидия не гармонировала с консервативной политикой Авгус­та. На этой почве должны были произойти разногла­сия между ними, окончившиеся высылкой Овидия на северо-западный берег Понта (город Томы).

Царем когда-то послан был Полудня житель к нам в изгнанье (Я прежде знал, но позабыл Его мудреное прозванье).

Он был уже летами стар,

Но млад и жив душой незлобной;

Имел он песен дивный дар И голос, шуму вод подобный.

И полюбили все его,

И жил он на брегах Дуная,

Не обижая никого,

Людей рассказами пленяя.

Не разумел он ничего,

И слаб, и робок был, как дети;

Чужие люди за него Зверей и рыб ловили в сети;

Как мерзла быстрая река И зимни вихри бушевали,

Пушистой конгей покрывали Они святого старика.

Но он к заботам жизни бедной Привыкнуть никогда не мог;

Скитался он иссохший, бледный,

Он говорил, что гневный Бог Его карал за преступленье,

Он ждал: придет ли избавленье,

И все несчастный тосковал,

Бродя по берегам Дуная,

Да горьки слезы проливал,

Свой дальний град воспоминая...

И завещал он, умирая,

Чтобы на юг перенесли Его тоскующие кости,

И смертью — чуждой сей земли — Неуспокоенные гости¹.

У всех вышеназванных писателей и поэтов «зо­лотого века» — Вергилия, Горация, Овидия и дру­гих — наряду с патриотическими мотивами и восхи­щением перед величием Рима и его олицетворением в личности Октавиана Августа выступает еще одна характерная черта эпохи — идеализация сельской простой жизни и преклонение перед стариной. Такого рода патриархальная настроенность вполне гармонировала с официальным консервативно-реста­враторским курсом августовской политики. Ху­дожественным образцом римской идиллической по­эзии, воспевающей природу и жизнь среди природы, являются пастушеско-крестьянские элегии Верги­лия — «Буколики» и «Георгики», дидактические по­эмы, посвященные описанию главных видов сель­ского хозяйства Италии — скотоводства, хлебопаше­ства, садоводства, пчеловодства и пр. Написанные изящным языком и легким стилем, крестьянские и па­стушеские песни (элегии) Вергилия воспевают при­роду, сельскую жизнь и деревенский уют. Вергилий восхищается величием природы и освежающим дей­ствием сельского труда. На великолепном фоне при­роды вырисовывается тип благочестивого, трудолю­бивого земледельца, опоэтизированной опоры ново­го политического строя.

Образцом буколических идиллий для римских по­этов служили идиллии сицилийского поэта Феокрита.

Сентиментально-идиллические мотивы и архаиза­ция имеются также и в главном произведении Верги­лия «Энеиде». Латины, с которыми смешались тро­янцы, в противоположность изнеженным восточным народам изображаются грубыми людьми (durum genus), закаляющими своих младенцев со дня их рож­дения в студеной воде. «Их юноши проводят время в охоте, войне, укрощении коней, стрельбе из лука или в трудах на своих, полях». «Молодежь в трудах тер­пелива и малым довольна, землю мотыгой скребет или войной города потрясает»¹.

Простота древнелатинской молодежи противопо­ставляется испорченным нравам римского общества «золотого века».

Те же самые мотивы восхищения естественными красотами — чистотой и привольем сельской жизни среди виноградников, у журчащего ручья, плеском воды — с налетом некоторой меланхолии и эпику­реизма отражены в лирических произведениях Гора­ция, Овидия, Тибулла и Проперция.

Большая часть поэтов августовского века сами принадлежали к средним землевладельцам-помещи- кам и потому с сочувствием поддерживали Августа в его аграрной политике возрождения среднепомест­ной деревни, выражая в стихах хорошо знакомые им переживания. «Я, — говорит Гораций, — любитель деревни... я в восторге от ручейков, очаровательной деревни, от скал, проросших мохом, и от рощи. Сло­вом, я оживаю, я царствую, лишь только оставлю то, что все вы вместе с толпою превозносите до самого неба. Как беглый слуга жреца, я не хочу Седовых жертвенных лепешек, мне нужен хлеб, который для меня вкуснее всяких сластей»¹.

С идеализацией природы сплеталась идеализация старинных учреждений и патриархального уклада жизни, противопоставляемого современному одрях­левшему миру. Окружавшая действительность с ее жестокой борьбой за существование, с пре­сыщенностью одних и тяжелой нуждой других пред­ставлялась полной противоположностью социально­му идеалу. Социальные утопии о «золотом веке» (aevum aureum, aurea aetas) занимают очень видное место в греческой и римской литературе и поэзии. Поэты «золотого века»—Вергилий, Гораций, Ови­дий, Тибулл², Проперций³ — не удовлетворялись ок­ружавшей их действительностью и, следуя моде сво­его времени, уносились в мечтах в далекое прошлое, в «золотой век» Сатурна, когда не было ни бедных, ни богатых, ни вражды, ни обмана.

До Юпитера, говорит Вергилий, не было нужды в обработке поля и размежевании земли на отдель­ные участки в частную србственность — все тогда было общим; земля все доставляла сама по себе и в большом количестве, не было поэтому и насилия¹.

Поэты призывают римлян, утомленных долголет­ними войнами и пресыщенных городской культурой, бежать в страну блаженных, по ту сторону Океана, бежать из атмосферы рабства и рафинированной культуры на лоно природы, в глухую деревню, на ос­тров блаженных. В царстве Сатурна люди жили действительно хорошо: тогда корабль еще не бороз­дил темнеющие волны моря, парус не подставлял свою открытую грудь штурму ветра, дома не имели дверей и межевые камни не были поставлены на ши­роких тучных полях.

В первой «Метаморфозе» Овидия рассказывает­ся, как землемер тщательно отметил длинной лини­ей границы полей, до того времени находившихся в общем пользовании, подобно воздуху и солнечному свету. На той же самой почве недовольства суще­ствующим строем вырастали религиозно-мистические идеи и настроения, тесно сплетавшиеся с идеализа­цией старины и культом природы².

Патриархально-идиллические настроения захвати­ли также и самого значительного историка августов­ского времени, падуанца Тита Ливия (Titus Livius, 59 г. до н.э.— 17 г. н. э.), автора «Римской истории» в 140 книгах. Историко-культурное значение «Исто­рии» Ливия аналогично «Энеиде» Вергилия. На ос­нове солидного исторического материала (аннал, ле­генд, этиологических мифов, исторической публици­стики и т. д.) Ливий дал стройное изложение римской истории от основания города (ab urbe condita) до на­чала принципата. История Ливия есть одновремен­но историческое и художественное литературное произведение, написанное «профессором красноре­чия». Некоторые картины Ливиевой истории, в осо­бенности книги XXI и XXII, описывающие эпопею борьбы Рима с Карфагеном, принадлежат к лучшим историческо-художественным памятникам античной литературы.

Ливий поставил себе целью показать, из каких исторических корней выросла современная ему Рим­ская держава и как город Рим и Италия сделались ге­гемоном всего Средиземноморья. Выяснению этого вопроса и была посвящена «Римская история» в 140

книгах, в которой Ливий развивает целую филосо­фию истории, вознося на недосягаемую высоту рес­публиканские доблести и тонко противопоставляя не во всем удовлетворяющую его современность вели­кому прошлому, создавшему imperium Romanum, полному сильных характеров, драматизма и неподра­жаемого геройства. Силой, создавшей великий Рим, Ливий считает римскую доблесть (virtus romana), включающую в себя все высокие качества общества и индивида — справедливость (iustitia), умеренность (moderatio), верность (fides) и благочестие (pietas). В силу этих качеств древние римляне всегда пред­почитали войне союз с окружающи­ми народами, а в течение самой вой­ны старались больше действовать предупреждением и доверием, чем угрозами. Прямую противополож­ность римлянам в этом отношении представляют враги Рима — этрус­ки и пунийцы, действовавшие путем обмана (fraus), вероломства (perfidia) и всякого рода козней (insidiae)¹. Все эти качества римлян, объединяемые в одно слово «рим­ская доблесть» (virtus), по Ливию, как и по Вергилию, заложены в са­мой натуре римлян — народа, из­бранного Судьбой для совершения великих дел².

Внешняя и внутренняя история Рима полна тяжелых испытаний и борьбы с внешними врагами, с одной стороны, и борьбы между самими гражданами — с другой. И все-таки, несмотря на все трудности, Рим в силу присущих ему высоких качеств из всех испытаний вышел победителем.

«Римская история» Ливия не яв­ляется историческим исследованием в обычном смысле, она более походит на историчес­кий роман, полный драматизма, или эпос, написан­ный первоклассным мастером, хорошо владеющим историческим материалом и наделенным даром исто­рической композиции.

Влияние поэтов и историков августовского вре­мени, в особенности Вергилия и Ливия, на последу­ющие поколения было очень велико: их прославля­

ли, читали, переписывали, изучали и компилирова­ли. Ливий был последним крупным историком Рима, примыкавшим по стилю своего письма и образу мыс­лей к плеяде республиканских историков и литера­торов, более всего к Саллюстию и Цицерону. После Ливия римская историография в течение приблизи­тельно 100 лет не дала крупных оригинальных исто­риков. Причина этого заключалась в объективных по­литических условиях, сложившихся при преемниках Августа, принцепсах Клавдиевой династии. Ожесто­ченная борьба внутри господствующего класса, на­личие в среде свободного гражданства многих про­тиворечий и, как следствие этого, сознание императорами -непрочнос­ти своего положения исключили возможность сколько-нибудь прав­дивого изложения событий и не при­влекали к истории людей независи­мого образа мысли. Все, что было написано по римской истории в пе­риод между Ливием и Тацитом, не представляет большой историко- культурной ценности, полно умол­чаний и сознательных отступлений от действительности.

Другая причина трудности со­ставления истории заключалась в обширности самого объекта истори­ческого исследования. По сравне­нию со старой городской Республи­кой Империя представляла огром­ную державу, состоящую из множе­ства отдельных частей, из которых каждая имела свою собственную историю. Обширность материала и множество действующих лиц совер­шенно подавляли историка, со всей серьезностью выдвигая вопрос о ме­тоде и отборе исторического матери­ала. По этому предмету имеется интересное выска­зывание историка Кассия Диона, хронологически от­носящееся к более позднему времени, но по смыслу вполне приложимое и к настоящему периоду.

«С тех пор как, — рассуждает Дион, — устано­вилась монархия, обо всем умалчивается, как о го­сударственной тайне.

Даже если что-либо и опубликовывается, то на это нельзя полагаться, так как все сказанное и все сделан­ное так сказано и так сделано, как того желает монарх и его слуги... Наконец, самое увеличение государства и громадное количество происходящих в нем событий делают для серьезного историка его работу чрезвычайно трудной. В Риме, в провинциях, на театре военных действий всегда, почти ежедневно, происходит очень много событий, о которых не легко узнать чис­тую правду, если он только сам не принимал в них участия, боль­шинство же людей никогда ничего не узнают о случившемся».

Типичным историком императорского Рима был префект кава­лерии Веллей Патеркул, живший при Тиберии. Не лишенный ли­тературного дара, много путешествовавший и много видевший, Вел­лей Патеркул по выходе в отставку на досуге принялся за состав­ление исторического труда, часть которого в виде «Римской исто­рии до консульства М. Виниция» дошла до нас в двух книгах. Веллей Патеркул, подобно большинству историков им­ператорского периода (Тацит, Флор, Дион и др.), трактует исто­рический процесс с биологической точки зрения, различая период детства, отрочества, юности и старости. Жизнь народов — такова точка зрения названных историков — протекает по законам, анало­гичным законам всякого живого организма и прежде всего, конеч­но, человека. Римская история в изображении Веллея Патеркула представляется историей отдельных лиц, творящих историю, или, другими словами, сводится к биографии великих людей. В этом от­ношении Патеркул отдал дань своему времени. Биографический жанр исторического повествования был одним из наиболее распро­страненных видов исторического письма в императорский период.

Внутренняя связь между событиями в изложении Веллея Па­теркула не выступает с достаточной отчетливостью, события сле­дуют друг за другом без указания их причинной связи и взаимо­обусловленности. В центре истории Патеркула стоит император Тиберий, покровитель историка и предмет его обожания.