«Золотой век» римской литературы и поэзии
В культурном отношении последний век Республики и первый век Империи представляют законченное целое — период классического стиля, классического латинского языка и классической художественной литературы. С конца же I в. н. э., с эпохи Флавиев, уже наблюдается вырождение присущих классическому стилю черт: простоты, торжественности, четкости линий и гармонии. На смену классическому стилю приходит императорский стиль с его грандиозностью, экстравагантностью и диспропорциональностью.
Учителями римлян в области искусства и науки в течение всей истории оставались греки. По образцу греческих писателей, римские поэты и прозаики составляли свои произведения, художники лепили, ваяли и рисовали, архитекторы строили, философы создавали философские системы, историки повествовали о давно прошедших веках. По количеству произведений императорский Рим превосходил не только Республику, но даже и греко-эллинистический мир, уступая им, однако, в самобытности и свежести.
Красивые здания строились не только в столице и больших городах, но и в мелких городах и местечках, портики украшались картинами и статуями; в храмах, служивших тогда и музеями, выставлялись произведения знаменитых художников и демонстрировались коллекции старинных предметов, представлявших художественную ценность и интерес старины. В театрах и цирках, составлявших необходимую принадлежность каждого города, ставились драмы, пантомимы и фарсы, давались гладиаторские бои, показывались редкие звери, в концертных залах (одеонах) устраивались музыкально-вокальные представления, чтения и декламации.
Отличительной чертой произведений искусства ранней императорской эпохи (до Флавиев) является совершенство формы и великолепное мастерство. В этом легко убедиться по художественным копиям и оригиналам: постройкам, статуям и музейным экспонатам, воспроизводящим античные худо
жественные образцы, а также по литературным произведениям римских писателей и поэтов. Империя довела до совершенства изобразительность и изящество формы, но вместе с тем убила всякую самостоятельность и глубину. В истории римской культуры особое место занимает эпоха Августа — «золотой век» римской литературы и искусства, когда еще были свежи республиканские традиции и когда еще не иссякли самобытные черты римского творчества.
В это время были созданы такие произведения литературы и искусства, которые приобрели всемирно- историческое значение и в течение многих столетий оставались образцами. Эти произведения — результат многовекового развития римской культуры, но в то же самое время они выражают те идейные течения, какие характерны для эпохи их возникновения.
Ко времени Августа относится расцвет римской поэзии. Гражданские войны не пресекли той линии развития, начало которой относится к середине I в. до н. э. Поэты августовской эпохи продолжали традиции Лукреция и Катулла. Несомненное значение имел мир, установленный Августом, который особенно благоприятен был для привилегированных слоев италийского общества. Недаром все поэты —
италики по своему происхождению. Италия дала Риму таланты, сделавшие бессмертной римскую поэзию.
Для прозы этого времени характерен исторический жанр. Выдающимся произведением эпохи является история Тита Ливия. Другие исторические произведения эпохи Августа до нас не дошли. Многие из них, судя по тем скудным сведениям, какие име
ются в нашем распоряжении, по-видимому, носили публицистический характер.
Глубокие изменения в политической жизни отразились и в римской литературе. Время Цицерона — расцвет римского красноречия. Риторика сохраняет свое значение и в эпоху Августа, ее преподают в школах, она оказывает влияние на самые разнообразные литературные жанры. Но ораторское искусство начинает клониться к упадку, общественные условия не способствовали его процветанию. Тацит так объяснял это явление: «Продолжительное спокойствие, непрерывное бездействие народа, постоянная тишина в сенате и всего более строгие порядки принцепса умиротворили и самое красноречие, как и все остальное» (Tacit., Dialogus de oratoribus, 38.).
Центральной идеей исторических, литературных и пластических произведений принципата была идея величия Рима. В это время и создались легенды о происхождении римлян и возникновении города Рима, ставшие предметом поэтических и историкопублицистических обработок.
В основных чертах содержание легенд о происхождении римлян и основании Рима таково.
При разрушении Трои, когда город был охвачен пламенем, один из троянских героев, Эней, со своим престарелым отцом Анхизом, женой Креузой, дочерью Приама, сыном Асканием (или Юлом) и со спутниками на 20 кораблях покинули горящий город и отправились в путь искать новых поселений для оставшихся в живых троянцев. После долгих и трудных скитаний, борьбы и бед переселенцы прибыли на берег Италии, в греческую колонию Кумы, а из Кум — в Лаций, где они смешались с туземными племенами латинов. Из смешения троянцев с латинами, которыми правил царь Латин, и вышли римляне, отождествляемые в легенде с италиками. Сын Энея Асканий, или по-римски Юл, основал город Альбу-Лонгу. После Юла в Альбе-Лонге правил младший брат Юла Сильвий, родоначальник альбанских царей, от которых произошли Ромул и Рем, основатели города Рима.
В таком приблизительно виде легенда о начальной истории Рима рассказана в «Истории римских древностей» Дионисия Галикарнасского1, которой в главных чертах следовали поэты и историки августовского времени.
Наиболее последовательную и яркую поэтическую обработку легенды о происхождении и величии
Рима и римлян дал Публий Вергилий Марон (Publius Vergilius Маго)1, один из лучших поэтов римского «золотого века» (70—19 гг.). «Энеида» (Aeneis) Вергилия представляет собой поэтическую обработку легенд и домыслов о начальной истории Рима. Автор в XII книгах дал в стихах римскую историю. Центральной фигурой «Энеиды», героем поэмы, является Эней, опоэтизированный образ Августа.
«Энеида» — обширное произведение, представляющее плод многолетней упорной работы ее составителя. В окончательном виде «Энеида» появилась уже после смерти автора, но создавалась она под непосредственным впечатлением политических событий второго триумвирата и насквозь пропитана политическими настроениями. «Энеида» отражает настроение руководящих политических кругов Рима и прежде всего самого Августа. Цель «Энеиды» — исторически и теологически оправдать внешнюю и внутреннюю политику Августа, как естественно необходимое следствие исторического процесса, воли богов и судьбы. «Так прародитель Эней при
общем внимании рассказывал волю богов, излагая ски- танья» (fata renarrabat divum, cursusque docebat)1. По воле богов, Эней со своими спутниками отправляется из пылающей Трои искать обетованную землю (tu, genitor, cape sacramanu patriosque penates)2. Волей Судьбы римлянам предопределена великая будущность — покорить, объединить и быть вождями всех народов.
«Известно, — говорит Венера, покровительница Энея и его спутников, обращаясь к Юпитеру, — что некогда в потоке времени из восстановленной крови Тевкра (первого троянского царя) выйдут римляне-вожди, которые одной волей будут держать в своей власти море и земли».
Certe hinc Romanos olim, volventibus annis,
Hinc fore ductores revocato a sanguine Teucri Qui mare, qui terras omni dicione tenerent3.
«Оставь свой страх, Киферея (Венера), — отвечает Юпитер, — предназначенная тебе Судьба остается неизменной. Ты увидишь город и обетованные стены Лавина
и до небесных звезд вознесешь великодушного Энея. Мои решения неизменны. Твой сын, — я покажу тебе тайны судеб (fetomrn arcana), — поведет страшную войну в Италии, сломит дикие племена, поставит народам стены и даст им законы»1.
«Я им не ставлю ни пределов в их делах, ни ограничиваю их во времени. Я им дал власть без конца».
His ego пес metas rerum, пес tempora ропо Imperium sine fine dedi2.
От прекрасного троянского рода родится Юлий Цезарь, имя которого происходит от Юла, власть которого дойдет до океана, а слава — до звезд. От Цезаря произошел Август Цезарь — его божественный потомок, распространивший власть Рима на гарамантов в Африке и на далекую Индию, заставивший трепетать Каспийское царство и Мео- тийскую землю.
Покоряя народы под власть Рима, Август Цезарь тем самым только выполняет волю Судьбы,.предопределившую римлянам власть над всем миром.
«Ты, римлянин, помни, что тебе надлежит управлять народами. В этом твое будет искусство: водворять мир, щадить покоренных и укрощать надменных».
Tu regcrc imperio populos, Romane, memento;
Нас tibi crunt artes, pacisque imponcre morcm,
Parcere subiectis, ct debellare supcrbos'.
Подчинив власти народа весь «круг земель», примирив гордых и надменных, даровав законы и утвердив мир, Август тем самым восстановил «золотой век» (aurea saecula), как это было при Сатурне, некогда правившем над полями Лация.
Augustus Caesar, Divi genus; aurea condct Saecula qui rursus Latio, regnata per arva Saturno quondam2.
Патриотические ноты слышны также и в сочинениях другой литературной знаменитости августовского века — Квинта Горация Флакка (Quintus Horatius Flaccus, 65—8 гг. до н. э.). Сын вольноотпущенника, республиканец, сражавшийся в рядах Кассия и Брута, Гораций позорно бросил щит (parrna male relicta) после разгрома при Филиппах и перешел на сторону Октавиана. Чувствуя глубокую усталость после пережитой общественной и личной бури, Гораций, подобно большинству своих современников, жаждал только одного — прекращения войны, водворения мира и порядка. Продолжение войны грозит страшными бедами, могущими разрушить римское общество и погубить всю его культуру. Всколыхнувшееся римское общество Гораций сравнивает с кораблем, носящимся по волнам бушующего, разъяренного моря.
В седьмом эподе3 Гораций обрушивается на все мятежные элементы, разжигающие и поддерживающие внутренние раздоры:
Куда, куда стремитесь, окаянные,
Мечи в безумье выхватив?
Неужли мало и полей и волн морских Залито кровью римскою?
Не для того, чтоб Карфагена жадного Сожгли твердыню римляне,
Не для того, чтобы британец сломленный Прошел по Риму скованным,
А для того, чтобы парфянам наруку,
Наш Рим погиб от рук своих?
Ни львы, ни волки так нигде не злобствуют,
Враждуя лишь с другим зверьем.
Ослепли ль вы? Влечет ли вас неистовство?
Иль чей-то грех? Ответствуйте.
Молчат... И лица все бледнеют мертвенно,
Умы — в оцепенении...
Да. Римлян гонит лишь Судьба жестокая,
За тот братоубийства день,
Когда лилась кровь Рема неповинная,
Крогь правнуков заклявшая1.
Конец войне положил Цезарь Октавиан Август, который в глазах Горация является ниспосланным богом спасителем — Мессией, избавителем Рима от дикого произвола Антония и «развратной женщины» (Клеопатры).
Отец мирозданья и вечный блюститель,
Ты Цезарю в стражи избранный судьбами,
Даруй, чтоб второй по тебе повелитель Был Цезарь над нами.
Ведет ли в триумфе, отрадном гордыне,
Он парфов, пред Римом, кичливых без меры,
Дрожат ли пред мощным в восточной пустыне Индийцы и серы,
Меньшой по тебе, он да правит вселенной;
Ты ж горний Олимп сотрясай колесницей,
Ты рощи нечистые жги раздраженной Громовой десницей2.
Гораций прославляет Августа за его реставрационную политику, за стремление возродить римскую доблесть, реставрировать храмы, оздоровить нравы и семью. Железный век миновал, занимается утренняя заря нового золотого века, мира счастья и радости.
Верность, мир и честь, и справедливость древних,
Доблесть, что была в небреженье, — смело К нам идут, и льет Изобилье полный рог благодатно'.
Республиканский строй, говорит Гораций, пал не от меча Цезаря, Антония и Октавиана, а разложился от внутренней порчи, утраты древней чистоты и доблести. Отсюда делается вывод, что политический строй должен переродиться, потому что выродились люди.
Не от таких отцов был некогда рожден Народ, который дал пучине цвет багровый От карфагенских тел, кем Пирр был побежден И мощный Антиох, и Аннибал суровый,
То были воинов-оратаев сыны,
Привычные вращать сабинскою киркою Бразду: им матерью заранее внушены И страх и труд; они вечернею порою Несли ей дров, когда над сумраком земли От солнца выси гор блистали багряницей,
И без ярма волы, качаясь, тихо шли,
И ночь гналась во след за ясной колесницей...4
Идея прославления Рима и обоготворения носителей этого величия — Цезаря и Августа — захватили также и третьего крупного поэта августовского времени Публия Овидия Назона1. (Publius Ovidius Nago, 43 г. до н.э.—17 г. н. э.). В «Метаморфозах» (превращениях) Овидий излагает историю мировой эволюции, начиная с хаоса и кончая апофеозом Юлия Цезаря, божественного предка Августа. Августовский Рим в изображении Овидия, так же как и Вергилия, представляется последним звеном мировой эволюции воплотившим в себе все достижения человечества. Цезарь после своей смерти не исчез, но превратился в блестящую звезду, что, подразумевается, должно произойти и с Августом.
В истории литературы Овидий более известен как эротический поэт, автор любовных элегий «Искусство любви») (Ars amandi) и «Лекарство против любви» (Remdia amoris)2. В период реакции стремления людей концентрировались на двух вещах — на наживе и сексуальных эмоциях. Рим превратился в огромный город торго- во-ростовщического капитала мирового масштаба, в который стекались все богатства мира, город спекуляции, наживы, развлечений и разврата. Общей страстью сделалась страсть к деньгам.
«Мы роем землю, чтобы найти в ней золото, вместо того чтобы пахать ее для жатвы»3.
Накопленное богатство использовалось прежде всего для личных удовольствий. Прожигание жизни сделалось модой среди выс
ших классов, среди римской золотой молодежи. Психологию этой молодежи как раз и запечатлел в своих любовных элегиях Овидий Назон, сам не чуждый подобных настроений.
Основной мотив поэзии Овидия составляют страсть и любовь.
«Подобно тому как всадник, напрасно удерживая повода, забрызганные пеною, не может сдержать коня, несущего его в пропасть; подобно тому как корабль, уже достигая земли, бывает вдруг отброшен порывом налетевшего ветра, так точно я влеком постоянно Купидоном и попадаю всегда под его стрелы».
Эротическая легкомысленная поэзия Овидия не гармонировала с консервативной политикой Августа. На этой почве должны были произойти разногласия между ними, окончившиеся высылкой Овидия на северо-западный берег Понта (город Томы).
Царем когда-то послан был Полудня житель к нам в изгнанье (Я прежде знал, но позабыл Его мудреное прозванье).
Он был уже летами стар,
Но млад и жив душой незлобной;
Имел он песен дивный дар И голос, шуму вод подобный.
И полюбили все его,
И жил он на брегах Дуная,
Не обижая никого,
Людей рассказами пленяя.
Не разумел он ничего,
И слаб, и робок был, как дети;
Чужие люди за него Зверей и рыб ловили в сети;
Как мерзла быстрая река И зимни вихри бушевали,
Пушистой конгей покрывали Они святого старика.
Но он к заботам жизни бедной Привыкнуть никогда не мог;
Скитался он иссохший, бледный,
Он говорил, что гневный Бог Его карал за преступленье,
Он ждал: придет ли избавленье,
И все несчастный тосковал,
Бродя по берегам Дуная,
Да горьки слезы проливал,
Свой дальний град воспоминая...
И завещал он, умирая,
Чтобы на юг перенесли Его тоскующие кости,
И смертью — чуждой сей земли — Неуспокоенные гости1.
У всех вышеназванных писателей и поэтов «золотого века» — Вергилия, Горация, Овидия и других — наряду с патриотическими мотивами и восхищением перед величием Рима и его олицетворением в личности Октавиана Августа выступает еще одна характерная черта эпохи — идеализация сельской простой жизни и преклонение перед стариной. Такого рода патриархальная настроенность вполне гармонировала с официальным консервативно-реставраторским курсом августовской политики. Художественным образцом римской идиллической поэзии, воспевающей природу и жизнь среди природы, являются пастушеско-крестьянские элегии Вергилия — «Буколики» и «Георгики», дидактические поэмы, посвященные описанию главных видов сельского хозяйства Италии — скотоводства, хлебопашества, садоводства, пчеловодства и пр. Написанные изящным языком и легким стилем, крестьянские и пастушеские песни (элегии) Вергилия воспевают природу, сельскую жизнь и деревенский уют. Вергилий восхищается величием природы и освежающим действием сельского труда. На великолепном фоне природы вырисовывается тип благочестивого, трудолюбивого земледельца, опоэтизированной опоры нового политического строя.
Образцом буколических идиллий для римских поэтов служили идиллии сицилийского поэта Феокрита.
Сентиментально-идиллические мотивы и архаизация имеются также и в главном произведении Вергилия «Энеиде». Латины, с которыми смешались троянцы, в противоположность изнеженным восточным народам изображаются грубыми людьми (durum genus), закаляющими своих младенцев со дня их рождения в студеной воде. «Их юноши проводят время в охоте, войне, укрощении коней, стрельбе из лука или в трудах на своих, полях». «Молодежь в трудах терпелива и малым довольна, землю мотыгой скребет или войной города потрясает»1.
Простота древнелатинской молодежи противопоставляется испорченным нравам римского общества «золотого века».
Те же самые мотивы восхищения естественными красотами — чистотой и привольем сельской жизни среди виноградников, у журчащего ручья, плеском воды — с налетом некоторой меланхолии и эпикуреизма отражены в лирических произведениях Горация, Овидия, Тибулла и Проперция.
Большая часть поэтов августовского века сами принадлежали к средним землевладельцам-помещи- кам и потому с сочувствием поддерживали Августа в его аграрной политике возрождения среднепоместной деревни, выражая в стихах хорошо знакомые им переживания. «Я, — говорит Гораций, — любитель деревни... я в восторге от ручейков, очаровательной деревни, от скал, проросших мохом, и от рощи. Словом, я оживаю, я царствую, лишь только оставлю то, что все вы вместе с толпою превозносите до самого неба. Как беглый слуга жреца, я не хочу Седовых жертвенных лепешек, мне нужен хлеб, который для меня вкуснее всяких сластей»1.
С идеализацией природы сплеталась идеализация старинных учреждений и патриархального уклада жизни, противопоставляемого современному одряхлевшему миру. Окружавшая действительность с ее жестокой борьбой за существование, с пресыщенностью одних и тяжелой нуждой других представлялась полной противоположностью социальному идеалу. Социальные утопии о «золотом веке» (aevum aureum, aurea aetas) занимают очень видное место в греческой и римской литературе и поэзии. Поэты «золотого века»—Вергилий, Гораций, Овидий, Тибулл2, Проперций3 — не удовлетворялись окружавшей их действительностью и, следуя моде своего времени, уносились в мечтах в далекое прошлое, в «золотой век» Сатурна, когда не было ни бедных, ни богатых, ни вражды, ни обмана.
До Юпитера, говорит Вергилий, не было нужды в обработке поля и размежевании земли на отдельные участки в частную србственность — все тогда было общим; земля все доставляла сама по себе и в большом количестве, не было поэтому и насилия1.
Поэты призывают римлян, утомленных долголетними войнами и пресыщенных городской культурой, бежать в страну блаженных, по ту сторону Океана, бежать из атмосферы рабства и рафинированной культуры на лоно природы, в глухую деревню, на остров блаженных. В царстве Сатурна люди жили действительно хорошо: тогда корабль еще не бороздил темнеющие волны моря, парус не подставлял свою открытую грудь штурму ветра, дома не имели дверей и межевые камни не были поставлены на широких тучных полях.
В первой «Метаморфозе» Овидия рассказывается, как землемер тщательно отметил длинной линией границы полей, до того времени находившихся в общем пользовании, подобно воздуху и солнечному свету. На той же самой почве недовольства существующим строем вырастали религиозно-мистические идеи и настроения, тесно сплетавшиеся с идеализацией старины и культом природы2.
Патриархально-идиллические настроения захватили также и самого значительного историка августовского времени, падуанца Тита Ливия (Titus Livius, 59 г. до н.э.— 17 г. н. э.), автора «Римской истории» в 140 книгах. Историко-культурное значение «Истории» Ливия аналогично «Энеиде» Вергилия. На основе солидного исторического материала (аннал, легенд, этиологических мифов, исторической публицистики и т. д.) Ливий дал стройное изложение римской истории от основания города (ab urbe condita) до начала принципата. История Ливия есть одновременно историческое и художественное литературное произведение, написанное «профессором красноречия». Некоторые картины Ливиевой истории, в особенности книги XXI и XXII, описывающие эпопею борьбы Рима с Карфагеном, принадлежат к лучшим историческо-художественным памятникам античной литературы.
Ливий поставил себе целью показать, из каких исторических корней выросла современная ему Римская держава и как город Рим и Италия сделались гегемоном всего Средиземноморья. Выяснению этого вопроса и была посвящена «Римская история» в 140
книгах, в которой Ливий развивает целую философию истории, вознося на недосягаемую высоту республиканские доблести и тонко противопоставляя не во всем удовлетворяющую его современность великому прошлому, создавшему imperium Romanum, полному сильных характеров, драматизма и неподражаемого геройства. Силой, создавшей великий Рим, Ливий считает римскую доблесть (virtus romana), включающую в себя все высокие качества общества и индивида — справедливость (iustitia), умеренность (moderatio), верность (fides) и благочестие (pietas). В силу этих качеств древние римляне всегда предпочитали войне союз с окружающими народами, а в течение самой войны старались больше действовать предупреждением и доверием, чем угрозами. Прямую противоположность римлянам в этом отношении представляют враги Рима — этруски и пунийцы, действовавшие путем обмана (fraus), вероломства (perfidia) и всякого рода козней (insidiae)1. Все эти качества римлян, объединяемые в одно слово «римская доблесть» (virtus), по Ливию, как и по Вергилию, заложены в самой натуре римлян — народа, избранного Судьбой для совершения великих дел2.
Внешняя и внутренняя история Рима полна тяжелых испытаний и борьбы с внешними врагами, с одной стороны, и борьбы между самими гражданами — с другой. И все-таки, несмотря на все трудности, Рим в силу присущих ему высоких качеств из всех испытаний вышел победителем.
«Римская история» Ливия не является историческим исследованием в обычном смысле, она более походит на исторический роман, полный драматизма, или эпос, написанный первоклассным мастером, хорошо владеющим историческим материалом и наделенным даром исторической композиции.
Влияние поэтов и историков августовского времени, в особенности Вергилия и Ливия, на последующие поколения было очень велико: их прославля
ли, читали, переписывали, изучали и компилировали. Ливий был последним крупным историком Рима, примыкавшим по стилю своего письма и образу мыслей к плеяде республиканских историков и литераторов, более всего к Саллюстию и Цицерону. После Ливия римская историография в течение приблизительно 100 лет не дала крупных оригинальных историков. Причина этого заключалась в объективных политических условиях, сложившихся при преемниках Августа, принцепсах Клавдиевой династии. Ожесточенная борьба внутри господствующего класса, наличие в среде свободного гражданства многих противоречий и, как следствие этого, сознание императорами -непрочности своего положения исключили возможность сколько-нибудь правдивого изложения событий и не привлекали к истории людей независимого образа мысли. Все, что было написано по римской истории в период между Ливием и Тацитом, не представляет большой историко- культурной ценности, полно умолчаний и сознательных отступлений от действительности.
Другая причина трудности составления истории заключалась в обширности самого объекта исторического исследования. По сравнению со старой городской Республикой Империя представляла огромную державу, состоящую из множества отдельных частей, из которых каждая имела свою собственную историю. Обширность материала и множество действующих лиц совершенно подавляли историка, со всей серьезностью выдвигая вопрос о методе и отборе исторического материала. По этому предмету имеется интересное высказывание историка Кассия Диона, хронологически относящееся к более позднему времени, но по смыслу вполне приложимое и к настоящему периоду.
«С тех пор как, — рассуждает Дион, — установилась монархия, обо всем умалчивается, как о государственной тайне.
Даже если что-либо и опубликовывается, то на это нельзя полагаться, так как все сказанное и все сделанное так сказано и так сделано, как того желает монарх и его слуги... Наконец, самое увеличение государства и громадное количество происходящих в нем событий делают для серьезного историка его работу чрезвычайно трудной. В Риме, в провинциях, на театре военных действий всегда, почти ежедневно, происходит очень много событий, о которых не легко узнать чистую правду, если он только сам не принимал в них участия, большинство же людей никогда ничего не узнают о случившемся».
Типичным историком императорского Рима был префект кавалерии Веллей Патеркул, живший при Тиберии. Не лишенный литературного дара, много путешествовавший и много видевший, Веллей Патеркул по выходе в отставку на досуге принялся за составление исторического труда, часть которого в виде «Римской истории до консульства М. Виниция» дошла до нас в двух книгах. Веллей Патеркул, подобно большинству историков императорского периода (Тацит, Флор, Дион и др.), трактует исторический процесс с биологической точки зрения, различая период детства, отрочества, юности и старости. Жизнь народов — такова точка зрения названных историков — протекает по законам, аналогичным законам всякого живого организма и прежде всего, конечно, человека. Римская история в изображении Веллея Патеркула представляется историей отдельных лиц, творящих историю, или, другими словами, сводится к биографии великих людей. В этом отношении Патеркул отдал дань своему времени. Биографический жанр исторического повествования был одним из наиболее распространенных видов исторического письма в императорский период.
Внутренняя связь между событиями в изложении Веллея Патеркула не выступает с достаточной отчетливостью, события следуют друг за другом без указания их причинной связи и взаимообусловленности. В центре истории Патеркула стоит император Тиберий, покровитель историка и предмет его обожания.