Зарождение католической церкви в Древнем Риме

Благодаря своему столичному положению, боль­шему числу членов и богатству римская община при­обрела господствующее положение среди всех осталь­ных христианских общин. Благодаря пожертвовани­ям, дарениям, церковным сборам (воскресный сбор) и землям, получаемым по завещанию умерших членов, римская община была богаче других, ссужала им день­ги и располагала большим числом служителей. Все это в совокупности выдвинуло римскую общину на передний план среди других общин, а римского епис­копа сделало первым епископом и главой всего хри­стианского мира. Этим было положено начало хрис­тианской церкви (ecclesia Christiana) как объедине­нию всех христианских общин под главенством Рима.

В подтверждение законности своих притязаний римские епископы ссылались на авторитет апостолов Петра и Павла, якобы основавших римскую общину. Впоследствии притязания римских епископов были подтверждены императорскими конституциями. «Мы желаем, - гласила одна из таких конституций, - что­бы все народы, которыми управляет наша кротость, пребывали в вере, переданной римлянам божествен­ными апостолами Петром и Павлом и которой следу­ет епископ Дамасский». Все другие христианские общины, или церкви в узком смысле слова, должны беспрекословно призна­вать авторитет и подчиняться предписаниям римской церкви, якобы продолжавшей традиции апостолов.

Одной из основных причин, способствовавших объединению христианских общин в единую христи­анскую церковь, являлась ожесточенная борьба между отдельными христианскими группами, в особеннос­ти борьба церкви с сектами гностиков. Гностицизм возник на почве аллегорического толкования книг Ветхого завета (Библии) и воспринял влияние вос­точных религий. Гностики (просвещенные) полагали, что истинный смысл библии доступен только немно­гим избранным, осененным особой, сверхъестествен­ной благодатью (гносис). «Много званных, но мало избранных» - таков девиз гностицизма.

Познание глубин мира и тайн природы, доступ­ное немногим избранным, достигается путем сильно­го возбуждения (экстаза), особых обрядов и действий (мистерий). В мистериях человек, очищаясь от гре­хов, как бы сбрасывает свою человеческую природу и воссоединяется с богом. В этом, по учению гнос­тиков, заключается смысл христианской евхаристии (таинства причащения), когда человек ест тело и пьет кровь Христа.

С учением гностических сект знакомят нас апокри­фические, т. е. не признанные церковью, евангелия, из которых сохранилось довольно много отрывков2.

При многих различиях все гностические секты схо­дились в одном, а именно в признании необходимости для «просвещенных» освобождения духа от материи, телесной оболочки человека, проникновения в тайный смысл священных книг и удаления от мира, что с логи­ческой неизбежностью вело к отрицанию земных учреж­дений, радостей и даже самого смысла жизни.

Наиболее радикальные проповедники гностициз­ма доходили до крайних положений, требуя полно­го изменения всех установленных понятий и ради­кальной переоценки всех ценностей. «Если вы не де­лаете правое левым и левое правым, - говорится, например, в одном из апокрифических евангелий (Еги­петское евангелие), - верхнее нижним и нижнее верхним, переднее задним и заднее передним, то вы не можете постичь царствия божия...» «Двойствен­ное должно сделаться единым, наружное слиться с внутренним, мужское с женским, не должно быть мужчины и женщины».

В социальных воззрениях гностиков крайний индивидуализм переплетался с крайним коллективиз­мом. Отрицая всякую организацию и какую бы то ни было догму, гностики проповедывали платоновский коммунизм, в частности общность имущества и общ­ность жен (секта Карпократа). Некоторые секты гно­стиков проповедовали полный социальный индиферентизм, бедность и аскетизм. Из гностических вож­дей наибольшим влиянием пользовались Карпократ, Маркион, Басилид и Валентин.

Гностицизм возник в период расслоения и изме­нения социального состава христианских общин и, следовательно, имел под собой глубокие социальные корни. Ко времени появления гностицизма, т.е. к кон­цу II в., социальный состав христианских общин за­метно аристократизировался и плутократизировался, что нашло отражение также и в христианской идеологии того времени, в особенности в оценке богат­ства и бедности. В принципе все еще порицая богат­ство, церковные писатели вместе с тем начинают от­мечать также и отрицательные стороны бедности. «Человек, находящийся в стесненном материальном положении, - говорится, например, в сочинении «Пастырь» Ермы (середина II в.), - терпит муки, пытки и мучает себя, как закованный в цепи, и мно­гие, очутившись в подобном положении, истерзанные нуждой, налагают на себя руки».

Еще далее в этом направлении идет Ориген, пи­сатель III в., заявляющий, что бедность является ре­зультатом слабости человеческой природы и ленос­ти. «Никто, - говорит он, - не станет без разбора хвалить нищих, из которых большинство по своей жизни люди негоднейшие».

Против омерщвления и бюрократизации христи­анских общин поднялась сильная реакция среди «бра­тьев и сестер», идеологами которой были гностики. Гностические учения находили больше всего сочув­ствующих в низших слоях населения и части интел­лигенции, не удовлетворявшейся существующими порядками и искавшей выхода в гностическом анар­хизме.

Учение гностиков об отрицании богатства и про­поведь коммунизма встречали резкий отпор со сторо­ны правоверных (ортодоксов), оправдывавших соци­альное неравенство и стоявших за крепкую организа­цию христианских общин в виде церкви и за епископ­скую власть. Отчетливее всего аргументация за не­обходимость церковной организации представлена в сочинении карфагенского епископа Киприана, одно­го из наиболее сильных церковных писателей ортодок­сального направления. Можно сказать, что, собствен­но, Киприан и был настоящим создателем теории цер­ковной власти и епископского авторитета.

«В самом деле, - писал Киприан, - мы ведь зна­ем, что существует единый бог, единый владыка Хри­стос, которого мы исповедуем, единый святой дух, - следовательно, должен быть и единый епископ...» «Без посредничества церкви нет спасения». «Счаст­ливый век» Антонинов и Северов был временем на­пряженной деятельности христианской публицисти­ки, направленной на защиту новой веры против на­падок язычников, на полемику с сектантами, систе­матизацию и формулировку основных положений христианской догматики и на выработку принципов церковной организации. По вопросам необходимос­ти церкви и обоснования епископского авторитета возгорелась ожесточенная литературная борьба меж­ду ортодоксами и их противниками.

В результате долгой и упорной борьбы не на жизнь, а на смерть победа оказалась на стороне орто­доксов, опиравшихся на более жизнеспособные соци­альные элементы. Борьба с сектантами, в особенности с гностиками, способствовала оформлению хрис­тианской догмы, утверждению новозаветного канона богословских положений о церковных книгах в каче­стве твердой основы церкви и укреплению культа. В этот период, собственно, и сложилась вся христиан­ская идеология, создался миф о Христе и были состав­лены или отредактированы основные книги христиан­ского вероучения: четыре (синоптические) евангелия, Деяния и Послания апостолов, а также Апокалипсис. Главным центром литературно-проповеднической де­ятельности «отцов церкви» старшего поколения была египетская Александрия - центр античной учености и просвещения, и большая часть христианской лите­ратуры этого периода написана на греческом языке1.

Из христианских писателей эпохи Антонинов и Северов наибольшей известностью пользовались Ми- нуций Феликс, автор «Октавия», живший при Мар­ке Аврелии, Тертуллиан, Климент, Ориген и др. По своему характеру сочинения «отцов церкви» (аполо­гетов) являются полемическими сочинениями, напол­ненными угрозами по отношению к своим противни­кам и всему языческому миру. Апокалиптическая форма письма более всего выражена в произведени­ях Тертуллиана, аскета и визиониста, стоявшего на грани между ортодоксией и сектантством. «В мире,- писал Тертуллиан в «Послании к мучени­кам», - царит одно сплошное зло. Богатство, сла­ва, почет, положение - все это пустая суета. Мир носит тягчайшие цепи, изнуряющие душу. Мир пре­исполнен вредных испарений, это соблазн распутст­ва и сладострастия». Аналогичные мотивы отрицания мира имеются также и у других писателей, старших и младших современников Тертуллиана. Так, в «По­слании апостола Иоанна» говорится, что в мире ца­рит «похоть плоти, похоть очей и гордость житей­ская». Из этого делается общий вывод: «Не любите мира, ни того, что в миру, ибо кто любит мир, в том нет любви к богу».

Отрицая «языческий мир» вообще, христианские публицисты вместе с тем принимали социально-поли­тический строй Римской империи в его основной со­циальной сущности. «Каждый пусть остается в том звании, в котором он в настоящее время находится, - говорится в «Послании Павла к Коринфской общине», - кто принял христиан­ство рабом, тот пусть им и остается». Уже самим отрицанием земных ценностей и пере­несением идеала с земли на небо христианство сгла­живало классовые противоречия, освящая и укрепляя тем самым существующие порядки. «Социальные принципы христианства оправдывали античное рабст­во, превозносили средневековое крепостничество...».

В своих сочинениях и проповедях церковные иде­ологи противопоставляли испорченному языческому миру разрисованный апокалиптическими красками «Новый Иерусалим», на практике же церковь копи­ровала привычные формы языческой Империи. Да иначе и не могло быть, поскольку христианство яв­лялось идеологической надстройкой - религией, а христианские общины потребительными коммунами, удерживавшими старые производственные основы. Производственные основы языческой Империи - раб­ство и колонат - не отрицались ни церковью, ни хри­стианской религией. Одинаковостью производствен­ной основы объясняется и дальнейшая эволюция ка­толической церкви в направлении централизованной бюрократической организации, закономерно врастав­шей в «царство сатаны», т. е. в языческую Империю.

Столь различные по своей идеологии организа­ции - Империя и церковь - по существу преследо­вали одни и те же цели: организацию и эксплуатацию рабов, колонов и подобных им разрядов непосредст­венных производителей, в интересах светской и цер­ковной аристократии и обслуживающего их бюро­кратического аппарата. Апокалиптическая же крити­ка мира облегчила работу церкви и гарантировала ей успех в борьбе с Империей, поскольку Церковь в форме «небесного царства» имела социальный иде­ал и целеустремленность, чего не имела языческая империя. Самым же важным было то, что церковная организация, возник­шая в период кризиса рабовладель­ческой системы и начинавшейся феодализации Римской империи, го­раздо лучше и легче приспособилась к зарождавшимся феодальным поряд­кам и усваивала феодальную идеоло­гию. В этом и заключается секрет победы церкви над государством, в значительно большей степени свя­занным с рабовладельческим строем и классической культурой и класси­ческой греко-римской религией.

Параллельно с утверждением церкви усложнялась также и внешняя обрядовая сторона христианской религии. В отношении ритуала хри­стианство было не менее синкретич­но, чем в отношении догматики. Все, что можно было взять из богатого арсенала старых языческих религий, христиане брали полной рукой, рас­сматривая заимствованное как «бого­откровенное наследие». Вера в за­гробную жизнь, воскресение мерт­вых, посредничество богочеловека (Христа), чудеса и им подобные эле­менты старых религий перешли так­же и в христианскую религию.

Христианский культ состоял из ряда символичес­ких действий, слов, проповедей, пения и молитв. Центральную часть христианского ритуала составля­ло «таинство» причащения, состоявшее из вкушения хлеба и вина, символизировавшее мистическое соеди­нение человека с богом. Другим «таинством» было крещение, состоявшее в купании в чистой воде, очи­щавшей принимаемого в христианскую общину но­вого члена от первородного греха. Горящие свечи в руках молящихся символизировали рождение, смерть и воскресение. Большая часть символов и об­рядов, принятых христианской церковью, связанных с верой в добрых и злых духов, являлась пережит­

ком далекой старины и была заимствована из греко­восточных религий. Христианство, как и все религии того времени, не исключая и иудейства1, глубоко син­кретично. В нем сплелись элементы трех стран тог­дашнего мира: Иудеи, Эллады и Рима. Своей догма­тикой христианская церковь обращена в сторону Иу­деи, философией - в сторону Эллады, а практичес­кой стороной - в сторону Рима.

Все вышеописанные качества де­лали христианскую религию универ­сальной, космополитической рели­гией, по духу близкой Римской им­перии, впитавшей в себя все жизне­способные элементы других рели­гий. Благодаря всему этому христианство могло стать государ­ственной религией Римской империи и постепенно срастись с ней.

Чем больше плутократизировапся социальный состав христианских об­щин и чем больше выветривалась ре­волюционная фразеология, тем на­стойчивее выступало стремление объединения церкви и государства. Однородные по своему социальному составу и организации церковь и го­сударство шли навстречу друг другу.

Уже в сочинениях церковных апологетов II в. проскальзывает идея о возможности совместного сущест­вования церкви и Империи. Так, на­пример, Юстин Мученик, церков­ный писатель первой половины II в., готов признать цезарское государ­ство при условии признания госу­дарством христианской церкви и на­казания всех, кто клевещет на хрис­тианскую религию и церковь.

Еще далее по пути сближения с государством идет епископ города Сард Мелитон, живший при Марке Аврелии (конец II в.). В своем трактате об истине, со­хранившемся на сирийском языке и посвященном Мар­ку Аврелию, Мелитон перечисляет выгоды, которые принесет государству сближение с церковью.

«Наша вера, - пишет Мелитон, -возникшая сре­ди чуждой народности, начала расцветать в провинци­ях твоего государства при твоем великом предшествен-

нике Августе и принесла государству великие блага. Лучшим дока­зательством того, что вера наша процветала на благо монархии, слу­жит тот факт, что со времени правления Августа ни одно несчастье не постигло нашу державу, напротив, все умножало ее славу и ве­ликолепие. Только Нерон и Домициан, совращенные злонамеренны­ми людьми, устремились очернить нашу веру. От них и пошла ложь на христиан».

Государство со своей стороны шло на сближение с церковью. По мере того как Римская империя превращалась в мировую дер­жаву и республиканский строй уступал место централизованной монархии, римский император силой вещей превращался в абсо­лютного монарха, сверхчеловека - Августа. В провинциях импе­ратор почитался наравне с богами. В одной малоазиатской надпи­си, относящейся ко времени Августа, император называется «спа­сителем», «миротворцем», «богом» и т. п. «Этот день (день рожде­ния Августа), - говорится в надписи, - преобразил весь мир. В дне рождения императора-начало всей жизни, всех жизненных благ. Он ниспослан как спаситель нам и будущим поколениям. Ве­ликой гражданской смуте наступает конец, все получит великолеп­ное устройство».

После этого уже нетрудно было приравнять императора к иде­альному основоположнику христианства - Христу, а самого Хри­ста облечь в императорскую мантию и наделить императорскими атрибутами. Впоследствии сферы влияний были поделены: за им­ператором оставлена власть на земле, а за Христом - на небе.

Отношение императоров из династии Антонинов1 к религии и в частности к христианству в общем от­личалось терпимостью, как это видно из переписки Траяна с Плинием по вопросам, касающимся хрис­тиан. Кто будет обвинен в «извращенном суеверии» и не раскается, подлежит наказанию, специальных же мер, направленных против христиан, вводить не сле­дует - такова точка зрения императора. Антонин Пий допускал культ Христа наравне с другими куль­тами, существовавшими в Римской империи.

Таким путем исподволь, в силу внутренней логики, подготовлялось сближение церкви и государства - двух равновеликих организаций рабовладельческого Рима. Обе они были организациями состоятельных классов, исключавшими одна другую в одних вопросах и дополнявшими в других.