Тиберий (14 — 37 гг.)

После смерти Августа, не оставившего прямого наследника и не выработавшего закона о престолонаследии, тотчас же встал вопрос об его преемнике. Семейные дела Августа были сложны и запутаны. После смерти племянника Августа Марцелла, имевшего больше всего прав на престол, в преемники намечался Марк Агриппа, муж дочери Августа Юлии, тоже вскоре умерший, и затем его дети от Юлии — Гай и Луций Цезари. После того как они умерли, Август усыновил единственного оставшегося в живых члена своей се­мьи Тиберия Клавдия Нерона (Tiberius Claudius Nero), сына своей третьей жены, Ливии Друзиллы, от ее первого брака.

С Тиберия начинается первая римская династия Клавдиев, пред­ставленная четырьмя императорами: 1) Тиберий (14—37 гг.), 2) Ка­лигула (37—41 гг.), 3) Клавдий (41—54 гт.) и 4) Нерон (54— 68 гт.).

Время правления этой династии, принадлежавшей к двум родам, Юлиев и Клавдиев, обычно называют «эпохой террористического ре­жима». Это название можно мотивировать тем, что все четыре импе­ратора (в меньшей степени Клавдий) прибегали в управлении к мето­дам открытого и систематического насилия по отношению к предста­вителям аристократической (в меньшей степени демократической) оп­позиции. Такая система террора в конечном счете была порождена сла­бостью социальной базы династии Юлиев—Клавдиев. Если Империя при Августе в течение 44 лет могла пользоваться полным гражданским миром, то это объясняется разгромом и истощением всех революци­онно-демократических сил и психологией депрессии, охватившей рим­ское общество. Широкой социальной опоры у военной диктатуры, в сущности, не было, если не считать таковой профессиональную ар­мию и отдельные немногочисленные группы италийского населения.

Однако за 44 года единоличного правления Августа общество оправилось от ужасов гражданских войн. Участники и свидетели их в огромном большинстве умерли, а молодое поколение их во­обще не знало. Республиканские традиции были еще очень сильны в Риме, и недаром Август придал своей диктатуре республиканские формы, но эти формы никого не могли обмануть. Поэтому, если при Августе республиканская оппозиция проявлялась весьма уме­ренно, то при его преемниках она значительно окрепла.

К этому нужно прибавить еще одно обстоятельство. На­следники Августа были воспитаны в придворной обстановке и в монархическом духе. Им не было дела до «демократического» про­исхождения власти римских императоров, до того, что она выросла из революции. Август это помнил и вел себя осторожно. Но его преемники считали себя настоящими монархами, получившими власть по наследству.

Таким образом, императоры из династии Юлиев—Клавдиев очу­тились лицом к лицу с окрепшей республиканской оппозицией, иду­щей, главным образом, из рядов старой аристократии. Последняя, когда-то уступившая власть военным диктаторам из чувства самосо­хранения, теперь хотела бы получить ее обратно. Но как могли пре­емники Августа бороться с оппозицией, гнездившейся среди их не­посредственного окружения? Только методами индивидуального террора. При узости социальной базы ранней империи эта система борьбы неизбежно вырождалась в систему кровавого насилия, при которой сами организаторы ее теряли психическое равновесие.

Тиберий выдвинулся во время германских походов и принимал участие в подавлении восстания в Паннонии1. За оказанные госу-

дарству услуги Август щедро его наградил и назна­чил своим наследником. Сперва Тиберий упорно от­казывался от верховной власти, говоря: «Один толь­ко гений божественного Августа был способен ох­ватить все части столь великого дела.

По собственному опыту он (Тиберий) знает, как труд­но и как подвержено всевозможным случайностям управ­ление государством; легче исполнять государственные обязанности многими соединенными усилиями»1.

И лишь, наконец, уступая настоятельным прось­бам сенаторов и всадников, Тиберий согласился при­нять на себя «дикого зверя» (quanta bellua esset imperium), как он называл императорскую власть. Сенат приветствовал избрание нового императора. «Консулы, сенаторы и всадники раболепствовали, и чем кто был знатнее, тем с большим лицемерием, поспешностью, а также с поддельным выражением лица, — чтобы не казаться слишком веселым по слу­чаю смерти (одного) принцепса и слишком печаль­ным при вступлении нового, — мешал слезы и ра­дость, сожаление и лесть»2.

Принципат как политическая форма почти уже никем не оспаривался. «Некоторые, — иронически замечает Тацит, — все еще распространялись о бла­гах свободы, но большинство боялось возобновления междоусобных войн»3.