Система преступлений: понятие crimen и его значение в римском праве
Для обозначения всякого рода преступных деяний в римском праве известен был термин noxa (noxia; noxae dare). Объектами его вредоносного действия выступали как отдельные личности, так и государство. Он известен с давних времен (Законы XII таблиц и комментарии к ним), встречается в творчестве поэтов Плавта и Терренция. Сульпиций Руф в комментариях к Законам XII таблиц трактует noxia как damnum (ущерб), поха же — как peccatum aut pro peccato poena. В «Институциях» (4.8.1): «Noxa est corpus qui nocuit, noxia ipsum ma-leficium, velut furtum damnum- rapina injuria». В техническом смысле этот термин лишь тогда употреблялся, когда ответственным становился не сам преступник, а третье лицо, снимавшее с себя вину покрытием ущерба (noxam sacrire), или объединял вредоносную сущность и потерпевшего от нее (noxae = ob noxam dare) (LXIIT. 8.9.13). В тогдашнем международном праве этот термин обозначал выдачу виновного гражданина общине, коей он нанес вред1. В деликтном праве поха обозначала причинение человеком ущерба имуществу или посредством животного или кражи.
Преступление, поскольку оно не преследуется касаемо личности преступника, не является Поха; преступная война или смертоубийство не относятся к нему1. Noxius обозначал не совершающего преступление, а тогоу кто из-за него потерял подобного рода выдачу. Термином, обозначавшим преступные деяния, направленные против интересов общества и государства, а также личности человека (убийство, преступления в сфере половых отношений) в римском праве был crimen (pluralis crimina). Само это слово производно от глагола cernere («решать», «определять», «разбирать») и означает «обвинение», «упрек» в преступлении, «вину», «проступок», «грех», «недостаток», «вред», а также «прелюбодеяние». В отличие от деликтов crimen преследовалось публичным обвинением (accusatio).
Все разграничение основывалось исключительно на том факте, что одни правонарушения казались опаснее для государства и общества, и потому их преследовала государственная власть, преследование же других оставлялось на усмотрение частных лиц. Что же касается критерия, которым определялась ответственность правонарушителя, то в обеих областях он был однороден и состоял в его виновности. Изначально crimen имело процессуальное значение в качестве наказуемого деяния в ординарном процессе. Употребление этого термина носило этическую окраску: это обвинение не самого акта несправедливости и бесправия, а преступления. В качестве простого полноправного обвинения сам этот термин никогда не использовался, но был ограничен сферой деликтов, в коей, он обозначал и частноправовые, и публично-правовые правонарушения2. Все определения и признаки преступлений в римском доклассическом праве основывались на особых законах. Сам состав преступления обозначался corpus delicti, и для каждого расширения уже узаконенного состава требовался новый закон, которым можно было также исправить проявившиеся недостатки принятых ранее законов. Как следствие, в римском праве появляются многочисленные законы, посвященные отдельным видам преступлений. Многие уголовные законы лишь закрепляли сложившуюся уголовную практику. Не совсем четко различались преступления, введенные республиканскими законами (crimina ordinaria) и по распоряжению императоров (crimina extraordinaria). Римские юристы не столь четко классифицировали преступления, поскольку свое основное внимание они уделяли вопросам частного, а не уголовного права: «Ubicumque titulus criminis deficit, illic [crimen] stellionatus objciemus» (Ulpianus).
Сам термин «уголовный» пришел в русский язык как перевод латинского poena capitis, что буквально значит «наказание головы», т.е. смертную казнь., Таким образом, этимологически слово «уголовный» связано со словом «голова», которое в древнерусском языке имело значение «убить». По другим объяснениям слово «уголовный» происходит от глагола «уго-ловить», т.е. «обидеть», либо от слов «уголовь» и «уголовье», за что виновный подлежал смертной казни или тяжкой торговой каре (головничеству). В Псковской судной грамоте «голов-щина» по ст. 36, 96-98 означала «убийство».
Период Республики в области уголовного права унаследовал от царского периода полную неопределенность. За исключением тех преступлений против частных лиц (delicta privata), которые были предусмотрены в Законах XII таблиц и которые были указаны выше, вся остальная область преступлений публичных (delicta publica) оставалась без всякого точного определения. Какого-либо кодекса, который определял бы, какие деяния признаются преступными и какие следуют за них наказания, по-прежнему не было. Общим источником уголовного права оставалась coercitio магистратов, т.е. их свободное усмотрение. Магистраты могли сами квалифицировать то или иное преступное деяние по своему усмотрению и назначать наказание, считавшееся ими необходимым, используя для всего этого свой империй. Позже юридическая практика позволила подвести новые случаи под старые законы. «Poenalia nullo modo sunt extendenda» («Уголовные предписания ни в коем случае не следует толковать расширительно»).
Цицерон верно смотрел на дело, полагая, что буквальная интерпретация уголовных законов, без всякого расширения их по аналогии, — одно из средств ограждения политической свободы. Преступление (деликт) представляло высшую ступень правонарушения, и граница, которая отделяла его от прочих видов этого последнего, была условна и подвижна. С конца эпохи Республики зародилось сознание того, что преступление и наказание — вообще ближе к публичному, нежели к гражданскому праву. Публичное уголовное право получило особенное развитие, и в области, где прежде действовала по преимуществу частная инициатива, теперь в той или другой степени выдвинулось вперед публичное обвинение. По мере усложнения занятий, расширения территории и увеличения средств передвижения для частных лиц становилось все более и более тягостно и затруднительно самоличное преследование нарушителей их безопасности и спокойствия. С другой стороны, по мере развития общественности более и более чувствовали непосредственный и посредственный общественный вред от преступлений против частных лиц. Публично-уголовное преследование избавляло отдельных граждан от необходимости видеться самолично с преступниками и гарантировало наступление судебного преследования в наибольшем числе случаев. В целом же в римском уголовном праве было не столь много преступлений crimen, и их названия обычно состояли из 2 (иногда из 3-4) слов: crimen adulterii, laesae majestatis. Императорское законодательство уже соотносило новые ситуации с прежними составами преступления и преследовало новые преступные деяния в дознавательном процессе (cognitio extra ordinem). «А чтобы навсегда пресечь подобные посягательства, он в числе других постановлений запретил подводить одно дело под разные законы и оспаривать права умерших дольше известного срока после их смерти» (Suet. Div. Tit. 8.5).
В постклассическом праве публичное уголовное право стало «поглощать» собой частное право, что вело к утрате процессуальных различий терминов, обозначавших ранее публично-правовые преступные деяния (crimen) и таковые против частных лиц (delictum). Отныне прежние crimina стали называться crimen publie.um, прежние же деликты — crimen privatum. Сюда относятся прежде всего отмеченные выше преступления: неосторожные — убийство, поджог; затем клятвопреступление, stellionatus (особый вид обмана), вытравление плода, оскорбление христианской религии и т.д. Особенного упоминания заслуживает установление уголовных наказаний за delicta private, т.е. за такие деяния, которые раньше давали основание только для такого или иного гражданского иска, например за jEurtum; первоначально такая уголовная репрессия была установлена лишь для некоторых особых видов воровства (для fures armati, nocturni, balnearii и т.д.), а впоследствии и для всякого. В постклассическом и юстиниановом праве благодаря свободному вмешательству императоров в любую сферу права правовой материал по уголовной тематике был упрощен, унифицирован и лучше классифицирован. Теперь, помимо публичного уголовного преследования, возможным стал процесс о возмещении ущерба.
К (уголовным) преступлениям против личности относились: разбой, убийство, насильственные действия против половой свободы лиц обоего пола, похищение человека, колдовские чародействия. Особое значение в римском уголовном праве имело такое понятие, как насилие (vis; pluralis vires): «Vis est majoris rei impetus, qui repelli non potest» (Paulus). «Vim vi defendere omnes leges omniaque jura permittunt» (Paulus). «Non videtur vim facere, qui jure suo utitur» (Paulus) («He считается применившим насилие тот, кто пользуется своим правом»). Как самостоятельное преступление crimen vis появилось сравнительно поздно в виде vis privata; регламентировал ответственность за эти действия lex Julia. Особым случаем насилия, отличным от «обычного» (vis cottidiana), было насилие, совершаемое вооруженными людьми (vis armata tellum) или шайкой (vis hominibus coactis). Гораздо строже каралось насилие, нанесшее ущерб государственным интересам, — vis publica. Это понятие включало в себя множество преступлений: бунт, мятеж, скопление в толпу и публичное ношение оружия, организацию вооруженных банд, нарушение хода выборов или судопроизводства. Преступления эти рассматривались публичным порядком.
Убийство определялось так: «Homicida est, qui aliquot ge-nere teli hominem occidit mortisve causam praestitit». «Si quis hominem fame necaverit, in factum actionem teneri Neratius ait» (Ulpianus). Понятие homicidium регламентировал lex Cornelia (83 г. до н. э.). Само это преступление изначально трактовалось достаточно широко, но главными его объектами были отец, кровный родственник и вообще римский гражданин. Определения данного преступления составляли особый раздел упомянутого закона Суллы. В более раннюю эпоху в Риме действовал особый суд (quaestores parricidium), рассматривавший дела по обвинению в убийстве римского гражданина. Более поздние решения сената и императорские рескрипты стали относить к этому преступлению и другие его составы: circumcisio (неиудеев), exponsitio filii, magia, poculum amatorium (спаивание и отравление любовников). Цицерон в своей речи «В защиту Авла Клуенция Габита» (LXI. 169) верно заметил: «...Люди желают смерти своим недругам либо из страха перед ними, либо из ненависти к ним». «Когда его близкий друг Ноний Асперант был обвинен Кассием Севером в отравлении, он спросил в сенате, как ему следует поступить: он боится, что, по общему мнению, если он вмешается, то отнимет из-под власти законов подсудимого, а если не вмешается, то покинет и обречет на осуждение друга. И с одобрения всех он несколько часов просидел на свидетельских скамьях, но все время молчал и не произнес даже обычной в суде похвалы подсудимому» (Suet. Div. Aug. 56.3).
«Кто убил бы человека, иногда освобождается, и кто не убивает, наказывается, словно человекоубийца: ведь следует наказывать согласие какого-нибудь, а не факт. И посему тот, кто пожелал бы убить, в каком-нибудь случае не смог совершить, чтобы нести наказание человекоубийцы. И если кто случайно, метнув дротик, убил неосторожно, то освобождается» (Paulus). «Quod quisque ob tutelam corporis sui fecit, jure fecisse existimatur» («Любое действие для защиты своего тела считается правомерным»). Это преступление оставалось безнаказанным в некоторых случаях: любой человек мог безнаказанно убить изгоя (hominem extra legem positum), ночного вора, господин — своего раба (в период Империи ex causa certa), отец — сына (до правления Константина) или дочь и ее соблазнителя, застигнутых in flagranti (Epist. III. 14). В 61 г. был убит своим рабом префект Рима Педаний. Все его 400 рабов были приговорены сенатом к смертной, казни. Нерон отверг предложение, о высылке из Италии вольноотпущенников. Об убийстве консула Афрания Декстра и о следствии по этому делу Плиний подробно пишет в Epist. VIII. 14: «Оказывается, однако, что если не сосчитать вместе голоса сторонников казни и сторонников ссылки, то верх возьмет оправдывающая сторона. А какое дело до этого голосующим? Им, во всяком случае, не пристало всеми способами и всеми средствами сражаться против более мягкого решения. Число сторонников казни и ссылки следует сравнить сначала с числом сторонников оправдания, а потом уже между собой... Повторю яснее. Если подан голос за ссылку, а сторонники казни сразу же с самого начала пойдут в другую сторону, то напрасно впоследствии будут они разногласить с теми, с кем недавно соглашались». Цицерон в своей речи «В защиту Авла Клуенция Габита» (X. 30-31) приводит такой пример: «...Тот же самый лекарь Стратон совершил у нее в доме кражу с убийством; ...однажды ночью он убил двоих спящих товарищей-рабов, бросил их в рыбный садок, затем взломал дно шкафа и унес».
«Maihemium est homicidium inchoactum» («Членовредительство есть неоконченное убийство»). «Maihemium est inter crimina majora minimum, et inter niiinora maximum» («Членовредительство среди тяжких преступлений есть самое легкое, среди легких — самое тяжкое»). «Maihemium est membri mutilatio, et id poterit ubi aliquis in aliqua parte sui corporis ef-fectus sit inutilis ad pugnandum» («Членовредительство есть повреждение члена тела и может считаться учиненным, если человеку причинен такой вред в любой части тела, что он не годен сражаться»). Castratio (оскопление) в отношении неиудеев неоднократно запрещалось; при доминате наказывалось смертью.
Нормы, относящиеся к фармацевтической и медицинской практике, существовали и в римском праве. Так, например, если пациент умирал от лекарственного средства, проданного римским врачом или фармацевтом, последние могли быть привлечены к уголовной ответственности в виде смертной казни1. Вителлий одному из своих сверстников «даже своими руками подал отраву в холодной воде, когда тот в горячке попросил цить» (Suet. Vit. 14.1). Суровая кара была предусмотрена за производство аборта. Любой аборт в Риме считался криминальным2. Преступления против половой неприкосновенности наказывались в зависимости от общественного положения субъекта и объекта преступления. «Qui nondum viripotentes virgines corrumpunt, humiliores in metallum damnantur, honestiores in insulam relegantur aut in exilium mittuntur». «Qui masculum liberum invitum stupra-verit, capite punietur» (Paulus). Иосиф Флавий рассказывает (Antiq. XIX. 3.4) о том, как один влюбленный римлянин Деций Мунд, за подкуп (и при пособничестве своей вольноотпущенницы'Иды) уговорил жрецов культа Исиды предоставить ему храмовое помещение, где он обманным образом, выдавая себя за бога Анубиса, всю ночь предавался любви со своей обманутой возлюбленной (замужней!) Паулиной. Она после признания Мунда «разодрала на себе одежды, рассказала мужу обо всей этой гнусности и просила его помочь ей наказать Мунда за это чудовищное преступление. Муж ее (немедленно) сообщил обо всем императору. Подвергнув дело относительно участия жрецов самому строгому и точному расследованию, Тиберий приговорил к пригвождению к кресту их и Иду, которая была виновницей всего этого преступления, совершенного столь гнусно над женщиной. Затем он велел разрушить храм Исиды, а изображения богини бросить в реку Тибр. Мунда он приговорил к изгнанию, полагая, что наказал его таким образом достаточно за его любовное увлечение». Jul. Capit. Opil. Macr. XII. 4-5: «Узнав от одного из своих тайных агентов о том, что какие-то воины овладели служанкой своих хозяев, которая давно уже потеряла всякий стыд, он велел привести их к себе и допросил — было ли такое дело. Когда это подтвердилось, он приказал растерзать брюхо у 2 живых быков удивительной величины и заключить туда по одному воину так, чтобы головы их торчали наружу и они могли переговариваться друг с другом. Такому наказанию он подверг их, хотя подобных казней не было установлено ни у предков, ни в его время за прелюбодеяние». 10. «Он заключал в стены и замуровывал живых людей. Виновных в прелюбодеянии он всегда сжигал вместе, связав их друг с другом. Рабов, которые бежали от своихг господ и были найдены, он назначал биться мечом на играх. Доносчиков, если они не могли привести доказательства, он подвергал смертной казни, если же они приводили доказательства, он отпускал их, дав денежную награду, но с пятном позора». Плутарх (Изречения царей и полководцев. 83. Гай Марий. 3) рассказывает позорный, но поучительный, случай: «Во второе его консульство племянник его Лусций попытался изнасиловать своего воина по имени Требоний, и тот его убил. Обвиненный, он не отрицал убийства и только назвал его причину и представил доказательства. Марий велел принести венок за доблесть и сам возложил его на Требония».
Похищением человека (plagium — crimen legis Fabiae) считалось приведение его в состояние фактического рабства в форме присвоения родительской власти над свободным или над чужим рабом. На преступника (plagiarius, plagiator) и соучастника налагался штраф в 50 Обо HS. Исходной базой для развития казуистики по данному виду преступления стал lex Fabia; в эпоху Империи некоторые постановления сената расширили его положения и ввели новые составы преступления. При Каракалле и Диоклетиане это преступное деяние получило публично-правовой характер, и в качестве наказания введены были relegatio, metalla, poena capitis. По окончании гражданских войн «немало разбойников бродили средь бела дня при оружии, будто бы для самозащиты; по полям хватали прохожих, не разбирая свободных и рабов, и заключали в эр-гастулы помещиков... Против разбоев он расставил в удобных местах караулы, эргастулы обыскал» (Suet. Div. Aug. 32.2).
Смертью карались заклинание и колдовство против кого-либо, в том числе декламация позорящих стихов. В древности языческий мир, в особенности на Востоке, был полон суеверных представлений, среди которых вера в таинственные волшебные силы занимала значительное место. Понятие волшебства (чародейства, колдовства) в его многоразличных видах заключается в вере во влияние людей на силы природы и на судьбу отдельных лиц (или народов) путем таинственных средств, в особенности путем магических формул. Чародейство состояло в умении толковать будущее и предугадывать человеческую судьбу, затем в способности ниспосылать счастье и отклонять несчастье, обезвреживать злых животных (в особенности ядовитых змей), видоизменять стихии и т.п. Особенно пышно расцвел культ колдовства в Древнем Египте и Вавилонии. Этот культ сопровождал человека от колыбели до могилы, оказывая большое влияние и на общественную жизнь. Колдовство было смесью государственной религии и шарлатанства. У римлян оно также относилось к государственным религиозным институтам, от которых зависели важные государственные дела. Западные народы вообще ничуть не менее были исполнены суеверного страха перед колдовством и его силой, чем народы Востока, но отставали От последних в искусстве колдовства. Чародейское искусство египтян, вавилонян, армян (каппадокийцев), сирийцев и «сирийцев из Палестины» (т.е. евреев) пользовалось в Древнем Риме огромным влиянием. Никакие сарказмы и насмешки враждебных Востоку, в особенности евреям, писателей и поэтов не смогли сломить в Риме силу восточных чародеев. «Но больше всего он злобствовал против насмешников и астрологов и по первому доносу любого казнил без суда» (Suet. Vit. 14.4). Императору Домициану «год, день и даже час и род своей смерти давно уже не были тайной: еще в ранней молодости все это ему предсказали халдеи» (Suet. Dom. 14.1). Мошенничество (stellionatus stellio — «звездчатая ящерица») в римском праве не считалось crimen publica и не имело определенного содержания. «Crimen stellionatus infamiam irrogat damnato». В серьезных случаях оно наказывалось после рассмотрения в когницион-ном процессе изгнанием или госработами.
К преступлениям против общества и государства относились: sacrilegium, crimen laesae majestatis, repetundae, ambitus. «Sacrilegia omnium praedonum cupiditatem et scelera superat» («Святотатец по алчности и злостности превосходит всех разбойников»). Позже так стали квалифицировать различные преступления против общества; наказывались они, как и peculatus. Нормы устанавливал lex Julia. Sacrilegium как святотатство или отчуждение святых предметов (res sacrae et religiosae) каралось смертью. «Qui noctu manu facta praedandi ac depopulandi gratia templum inrumpunt, bestiis obiciuntur». В эпоху поздней Империи к такому преступлению стали относить безбожные деяния cum specie confessionis christianae (поклонение.языческим богам; появляется понятие crimen laesae (violatae) religio-nis); нарушение приказа императора также считалось sacrilegium. «Majestatis crimen illud est, quod adversus populum Roma-num vel adversus securitatem ejus committitur».
«Ближайшим к святотатству является преступление, называемое преступлением величия. Такое преступление таково, что совершается против народа римского или его безопасности. Тем охватывался тот, чьи действия по злому умыслу будут обдуманным замыслом, чем были бы убиты заложники без приказания принцепса; тм, что вооруженные люди с дротиками или камнями находятся в городе, или собрались супротив государства, или захватили места или храмы, или тем, что сходка становится собранием или люди призываются к мятежу; или чьими деяниями (opera) по злому умыслу будет начальным намерением, тем, что какое-то должностное лицо римского народа или кто имеет империй и властные полномочия, был бы убит; или чем кто против государства поднимет оружие; или кто послал бы врагам римского народа вестника или письма, или знак дал бы, или сделал бы чего по злому умыслу (dolo malo), чем помог бы советом врагам римского народа супротив государства; или кто призывал бы солдат или подстрекал, чем вызвал бы мятеж или беспорядки против государства. Или кто не покинул бы провинцию, тогда как ему уже следовал преемник (cum ei successum esset); или кто покинул бы войско или как частное лицо перебежал бы к врагам; или кто сознательно записал бы ложное или огласил бы в досках для публичных объявлений: ведь и это перечисляется первой главой закона о величии» (Ulpianus). Командование войском, приведшее к поражению, выезд наместника провинции без разрешения сената, самочинное объявление войны, дурное исполнение магистратом своих обязанностей — такие действия наказывались по Апулееву закону («103, 101 гг.), Вариеву закону (90 г.) и Корнелиеву закону (81 г.) по суду в quaestio perpetua de maj estate. Гай Гракх вместо обязательных десяти лет военной службы прослужил двенадцать, хотя закон, сам по себе требовал лишь годового пребывания квестора в провинции, где он пробыл два года. Аргументы эти действительно оказали свое действие на цензоров, перед судом которых он должен был защищаться, и Гай был оправдан. Но враги, видя его решимость немедленно приняться теперь за прерванное дело брата, прибегли к очень удобному, бывшему уже тогда в ходу, средству обвинения в государственном преступлении. Обвинение при этом искусно было направлено на самый опасный пункт политической программы Гая: его обвинили в соучастии в восстании Фрегеллы, в возбуждении союзников вообще. Надеялись, вероятно, поставить его в ложное положение или к народу, или к союзникам, заставив его высказаться принципиально относительно положения последних в государстве и погубив его таким вот образом либо в глазах римской черни, враждебной эмансипации союзников, если он выскажется за последних, либо в глазах союзников, если он откажется от них или станет «вилять». К сожалению, в точности неизвестно, как Гай выпутался из этого затруднительного положения: известно лишь то, что он сумел оправдаться и был признан невиновным. Весьма возможно, что он поставил вопрос на несколько иную почву, чем желали его враги, и, придерживаясь строго формальной стороны обвинения, доказывал и, разумеется, легко мог доказать, что никогда не думал возбуждать союзников ни к насильственным мерам, ни тем более к открытому восстанию.
Плутарх (Изречения царей и полководцев. 88. Гней Пом-пей. 7) пишет: «В Иберии он захватил переписку Сертория, где были письма многих виднейших мужей, звавших Сертория в поход на Рим, чтобы устроить смуту и государственный переворот, все эти письма он сжег, чтобы дать злоумышленникам возможность раскаяться и исправиться». «Далее, чтобы по закону об оскорблении •величества подлежали любые слова и поступки, на которые только найдется обвинитель» (Suet. Nero. 32.2). «Nemo cogitationis poenam patitur» («Никто не должен наказываться за свои мысли»). Домициан «несколько человек, обвиненных в оскорблении величества, представил на суд сената, объявив, что хочет на этот раз проверить, очень ли его любят сенаторы. Без труда он дождался, чтобы их осудили на казнь по обычаям предков: преступника раздевают донага, голову зажимают колодкой, а по туловищу секут розгами до смерти» (Suet. Dom. 11.2, Nero. 49.2). Нерва не упускал возможности настроить против своего предшественника общественное мнение. Он позволил возвращаться людям, изгнанным Домицианом, и возвращал им конфискованную собственность, позволял мстить тем, кто поддерживал прежнего императора, и способствовал всему, что очерняло его память. Он прекратил возбуждать процессы об оскорблении императорского достоинства, очень частые при Домициане. Ael. Spart. Ant. Caracall. V. 7: «В то же время были осуждены те, кто мочился там, где стояли статуи и изображения государя, а также те, кто снимал венки с его статуй для того, чтобы положить другие». «Кто переплавил бы статуи или изображения Цезаря, уже объявленные священными, или что-либо иное подобное совершил, то наказывается по закону Юлия о величии» (Venulejus Saturninus). «Crimen laesae majestatis omnia alio crimina excedit quoad poenam» («Наказание за госизмену превышает наказание за любое другое преступление).
Вымогательство при осуществлении должностных полномочий называлось crimen repetundarum. Оно включало в себя незаконное присвоение вещей и денег наместником от населения провинции, в том числе от лиц, городов или всей провинции. Позже к нему относили получение взятки любым должностным лицом, а также судьей и свидетелем. Наказанием вначале был возврат денег (pecuniae repetundae), позже — возврат в 2-4 раза большей суммы, в серьезных случаях назначалось exilium; осужденный не мог впоследствии становиться судьей и магистратом. Флакк Луций Валерий — проконсул Малой Азии в 62-61 гг. до н. э. -г- конфисковал суммы, пожертвованные в пользу Иерусалимского храма евреями малоазиатских городов. По оставлении им должности он был привлечен к ответственности по обвинению в вымогательстве. Его защищал знаменитый Цицерон, доказывавший, что по отношению к храмовым деньгам Флакк не руководствовался эгоистичными целями и что его подчиненные, от которых он получил эти суммы, были •все люди с хорошей репутацией, действовавшие вполне открыто (Cicero. Pro Flacco. §28). Результаты процесса не известны. В речи «В защиту Авла Клуен-ция Габита» (XXIV. 65) Цицерон убеждает судей в том, что ранее они были подкуплены.
Предвыборная коррупция всех видов (от развлечений и угощений до подкупа судей) называлась crimen ambitus. В Риме появился особый разряд законов — leges de ambitu, — предназначенных к тому, чтобы сдерживать честолюбие кандидатов на магистратуры. С этими преступлениями во времена поздней Республики довольно безуспешно пытались бороться многочисленные leges de ambitu. Сама история этих законов с их возрастающей строгостью указывает на возрастание зла и тщетность борьбы против него. Древнейшие из этих законов отмечены еще наивностью нравов; первым законом воспрещалось становиться на форуме в белой (Candida) тоге в отличие от обычной (отсюда название кандидата); затем закон Петилия 358 г., воспрещавший посещать окрестные селения и местечки с целью вербовать голоса, закон Мения, запрещавший избирательные клубы, закон Бебия 181 г. — агентов (divisores), распределявших деньги между избирателями. Корнелиев закон карал это преступление запрещением занимать госдолжности в течение 10 лет. Но подкуп рос; напрасно закон Аврелия 70 г. грозил кандидату, прибегнувшему к подкупу, лишением на 5 лет права быть избираемым на должность.
Lex Calpurnia-Atilia (67 г.) установил денежный штраф и неограниченный срок недоступа к должностям. Lex Tullia (Cicero-nis) запрещал платить сторонникам, устраивать зрелища для народа и угощать трибы, карая изгнанием на 10 лет. Для подкупа избирателей существовал и другой, косвенный, путь: устройство игр для народа, которые становились все дороже, продолжительнее и чаще. Одним из дозволенных способов домогательства должностей была prensatio: кандидат подходил к гражданину в общественном месте, брал его за руку и заговаривал с ним. Подкуп производился через раздатчиков (divisores), а иногда эти деньги передавались посредникам (sequestres) и раздавались уже после выборов. Кандидаты иногда вступали в соглашение о взаимной поддержке голосами своих сторонников. При вымогательствах использовали также услуги «товарищества» (so-dalitates как объединения граждан трибы с культовыми целями) и «сообщества» (collegia sodalicia как объединения ремесленников). С установлением режима принципата, когда роль народных собраний и авторитет магистратур стали падать, данное преступление потеряло свою значимость; оно сохранилось только в общинах. В Риме же таковым преступлением стали считать повторное отправление магистратом должности вопреки закону или нажим на судью в уголовном процессе. Октавиан «в народном собрании восстановил прежний порядок выборов, сурово наказывая за подкуп; в двух своих трибах, Фабианской и Скап-тийской, он в дни выборов раздавал из собственных средств по 1000 сестерциев каждому избирателю, чтобы они уже ничего не требовали от кандидатов» (Suet. Div. Aug. 40.2). Плутарх (Изречения царей и полководцев. 90. Гай Цезарь. 8) приводит пример своеволия будущего диктатора Рима: «Когда Помпеи уже бежал из Рима за море и Цезарь пожелал взять денег из государственной казны, то казнохранитель Метелл воспротивился и запер казначейство. Цезарь пригрозил ему смертью; Метелл был в ужасе. "Знай, юноша, — сказал Цезарь, — что мне это нелегко сказать, но легко исполнить!"»