Система преступлений: понятие crimen и его значение в римском праве

Для обозначения всякого рода преступных деяний в рим­ском праве известен был термин noxa (noxia; noxae dare). Объектами его вредоносного действия выступали как отдель­ные личности, так и государство. Он известен с давних времен (Законы XII таблиц и комментарии к ним), встречается в твор­честве поэтов Плавта и Терренция. Сульпиций Руф в ком­ментариях к Законам XII таблиц трактует noxia как damnum (ущерб), поха же — как peccatum aut pro peccato poena. В «Ин­ституциях» (4.8.1): «Noxa est corpus qui nocuit, noxia ipsum ma-leficium, velut furtum damnum- rapina injuria». В техническом смысле этот термин лишь тогда употреблялся, когда ответ­ственным становился не сам преступник, а третье лицо, сни­мавшее с себя вину покрытием ущерба (noxam sacrire), или объединял вредоносную сущность и потерпевшего от нее (noxae = ob noxam dare) (LXIIT. 8.9.13). В тогдашнем между­народном праве этот термин обозначал выдачу виновного гражданина общине, коей он нанес вред¹. В деликтном праве поха обозначала причинение человеком ущерба имуществу или посредством животного или кражи.

Преступление, поскольку оно не преследуется касаемо лич­ности преступника, не является Поха; преступная война или смертоубийство не относятся к нему¹. Noxius обозначал не со­вершающего преступление, а тогоу кто из-за него потерял по­добного рода выдачу. Термином, обозначавшим преступные дея­ния, направленные против интересов общества и государства, а также личности человека (убийство, преступления в сфере по­ловых отношений) в римском праве был crimen (pluralis crimina). Само это слово производно от глагола cernere («решать», «опре­делять», «разбирать») и означает «обвинение», «упрек» в пре­ступлении, «вину», «проступок», «грех», «недостаток», «вред», а также «прелюбодеяние». В отличие от деликтов crimen пре­следовалось публичным обвинением (accusatio).

Все разграничение основывалось исключительно на том факте, что одни правонарушения казались опаснее для госу­дарства и общества, и потому их преследовала государствен­ная власть, преследование же других оставлялось на усмот­рение частных лиц. Что же касается критерия, которым опре­делялась ответственность правонарушителя, то в обеих областях он был однороден и состоял в его виновности. Изна­чально crimen имело процессуальное значение в качестве на­казуемого деяния в ординарном процессе. Употребление это­го термина носило этическую окраску: это обвинение не са­мого акта несправедливости и бесправия, а преступления. В качестве простого полноправного обвинения сам этот тер­мин никогда не использовался, но был ограничен сферой де­ликтов, в коей, он обозначал и частноправовые, и публично-правовые правонарушения². Все определения и признаки преступлений в римском доклассическом праве основывались на особых законах. Сам состав преступления обозначался corpus delicti, и для каждого расширения уже узаконенного состава требовался новый закон, которым можно было также испра­вить проявившиеся недостатки принятых ранее законов. Как следствие, в римском праве появляются многочисленные за­коны, посвященные отдельным видам преступлений. Многие уголовные законы лишь закрепляли сложившуюся уголовную практику. Не совсем четко различались преступления, вве­денные республиканскими законами (crimina ordinaria) и по распоряжению императоров (crimina extraordinaria). Римские юристы не столь четко классифицировали преступления, по­скольку свое основное внимание они уделяли вопросам част­ного, а не уголовного права: «Ubicumque titulus criminis deficit, illic [crimen] stellionatus objciemus» (Ulpianus).

Сам термин «уголовный» пришел в русский язык как пе­ревод латинского poena capitis, что буквально значит «нака­зание головы», т.е. смертную казнь., Таким образом, этимологи­чески слово «уголовный» связано со словом «голова», которое в древнерусском языке имело значение «убить». По другим объяснениям слово «уголовный» происходит от глагола «уго-ловить», т.е. «обидеть», либо от слов «уголовь» и «уголовье», за что виновный подлежал смертной казни или тяжкой торго­вой каре (головничеству). В Псковской судной грамоте «голов-щина» по ст. 36, 96-98 означала «убийство».

Период Республики в области уголовного права унасле­довал от царского периода полную неопределенность. За ис­ключением тех преступлений против частных лиц (delicta privata), которые были предусмотрены в Законах XII таблиц и которые были указаны выше, вся остальная область пре­ступлений публичных (delicta publica) оставалась без всякого точного определения. Какого-либо кодекса, который опреде­лял бы, какие деяния признаются преступными и какие сле­дуют за них наказания, по-прежнему не было. Общим источ­ником уголовного права оставалась coercitio магистратов, т.е. их свободное усмотрение. Магистраты могли сами квалифицировать то или иное преступное деяние по своему усмот­рению и назначать наказание, считавшееся ими необходимым, используя для всего этого свой империй. Позже юридическая практика позволила подвести новые случаи под старые за­коны. «Poenalia nullo modo sunt extendenda» («Уголовные предписания ни в коем случае не следует толковать расшири­тельно»).

Цицерон верно смотрел на дело, полагая, что буквальная интерпретация уголовных законов, без всякого расширения их по аналогии, — одно из средств ограждения политической свободы. Преступление (деликт) представляло высшую сту­пень правонарушения, и граница, которая отделяла его от прочих видов этого последнего, была условна и подвижна. С конца эпохи Республики зародилось сознание того, что пре­ступление и наказание — вообще ближе к публичному, неже­ли к гражданскому праву. Публичное уголовное право полу­чило особенное развитие, и в области, где прежде действова­ла по преимуществу частная инициатива, теперь в той или другой степени выдвинулось вперед публичное обвинение. По мере усложнения занятий, расширения территории и увели­чения средств передвижения для частных лиц становилось все более и более тягостно и затруднительно самоличное пре­следование нарушителей их безопасности и спокойствия. С другой стороны, по мере развития общественности более и более чувствовали непосредственный и посредственный об­щественный вред от преступлений против частных лиц. Пуб­лично-уголовное преследование избавляло отдельных граж­дан от необходимости видеться самолично с преступниками и гарантировало наступление судебного преследования в наи­большем числе случаев. В целом же в римском уголовном пра­ве было не столь много преступлений crimen, и их названия обычно состояли из 2 (иногда из 3-4) слов: crimen adulterii, laesae majestatis. Императорское законодательство уже соот­носило новые ситуации с прежними составами преступления и преследовало новые преступные деяния в дознавательном процессе (cognitio extra ordinem). «А чтобы навсегда пресечь подобные посягательства, он в числе других постановлений запретил подводить одно дело под разные законы и оспари­вать права умерших дольше известного срока после их смер­ти» (Suet. Div. Tit. 8.5).

В постклассическом праве публичное уголовное право стало «поглощать» собой частное право, что вело к утрате процессуальных различий терминов, обозначавших ранее публично-правовые преступные деяния (crimen) и таковые против частных лиц (delictum). Отныне прежние crimina ста­ли называться crimen publie.um, прежние же деликты — crimen privatum. Сюда относятся прежде всего отмеченные выше преступления: неосторожные — убийство, поджог; за­тем клятвопреступление, stellionatus (особый вид обмана), вытравление плода, оскорбление христианской религии и т.д. Особенного упоминания заслуживает установление уголов­ных наказаний за delicta private, т.е. за такие деяния, кото­рые раньше давали основание только для такого или иного гражданского иска, например за jEurtum; первоначально та­кая уголовная репрессия была установлена лишь для неко­торых особых видов воровства (для fures armati, nocturni, balnearii и т.д.), а впоследствии и для всякого. В постклас­сическом и юстиниановом праве благодаря свободному вме­шательству императоров в любую сферу права правовой ма­териал по уголовной тематике был упрощен, унифицирован и лучше классифицирован. Теперь, помимо публичного уго­ловного преследования, возможным стал процесс о возме­щении ущерба.

К (уголовным) преступлениям против личности относи­лись: разбой, убийство, насильственные действия против по­ловой свободы лиц обоего пола, похищение человека, колдов­ские чародействия. Особое значение в римском уголовном пра­ве имело такое понятие, как насилие (vis; pluralis vires): «Vis est majoris rei impetus, qui repelli non potest» (Paulus). «Vim vi defendere omnes leges omniaque jura permittunt» (Paulus). «Non videtur vim facere, qui jure suo utitur» (Paulus) («He счи­тается применившим насилие тот, кто пользуется своим правом»). Как самостоятельное преступление crimen vis появи­лось сравнительно поздно в виде vis privata; регламентиро­вал ответственность за эти действия lex Julia. Особым случа­ем насилия, отличным от «обычного» (vis cottidiana), было на­силие, совершаемое вооруженными людьми (vis armata tellum) или шайкой (vis hominibus coactis). Гораздо строже каралось насилие, нанесшее ущерб государственным интересам, — vis publica. Это понятие включало в себя множество преступле­ний: бунт, мятеж, скопление в толпу и публичное ношение оружия, организацию вооруженных банд, нарушение хода выборов или судопроизводства. Преступления эти рассмат­ривались публичным порядком.

Убийство определялось так: «Homicida est, qui aliquot ge-nere teli hominem occidit mortisve causam praestitit». «Si quis hominem fame necaverit, in factum actionem teneri Neratius ait» (Ulpianus). Понятие homicidium регламентировал lex Cornelia (83 г. до н. э.). Само это преступление изначально трактовалось достаточно широко, но главными его объектами были отец, кров­ный родственник и вообще римский гражданин. Определения данного преступления составляли особый раздел упомянутого закона Суллы. В более раннюю эпоху в Риме действовал осо­бый суд (quaestores parricidium), рассматривавший дела по обвинению в убийстве римского гражданина. Более поздние решения сената и императорские рескрипты стали относить к этому преступлению и другие его составы: circumcisio (не­иудеев), exponsitio filii, magia, poculum amatorium (спаивание и отравление любовников). Цицерон в своей речи «В защиту Авла Клуенция Габита» (LXI. 169) верно заметил: «...Люди же­лают смерти своим недругам либо из страха перед ними, либо из ненависти к ним». «Когда его близкий друг Ноний Асперант был обвинен Кассием Севером в отравлении, он спросил в се­нате, как ему следует поступить: он боится, что, по общему мнению, если он вмешается, то отнимет из-под власти зако­нов подсудимого, а если не вмешается, то покинет и обречет на осуждение друга. И с одобрения всех он несколько часов просидел на свидетельских скамьях, но все время молчал и не произнес даже обычной в суде похвалы подсудимому» (Suet. Div. Aug. 56.3).

«Кто убил бы человека, иногда освобождается, и кто не убивает, наказывается, словно человекоубийца: ведь следует наказывать согласие какого-нибудь, а не факт. И посему тот, кто пожелал бы убить, в каком-нибудь случае не смог совер­шить, чтобы нести наказание человекоубийцы. И если кто слу­чайно, метнув дротик, убил неосторожно, то освобождается» (Paulus). «Quod quisque ob tutelam corporis sui fecit, jure fecisse existimatur» («Любое действие для защиты своего тела счи­тается правомерным»). Это преступление оставалось безна­казанным в некоторых случаях: любой человек мог безнака­занно убить изгоя (hominem extra legem positum), ночного вора, господин — своего раба (в период Империи ex causa certa), отец — сына (до правления Константина) или дочь и ее соблаз­нителя, застигнутых in flagranti (Epist. III. 14). В 61 г. был убит своим рабом префект Рима Педаний. Все его 400 рабов были приговорены сенатом к смертной, казни. Нерон отверг пред­ложение, о высылке из Италии вольноотпущенников. Об убий­стве консула Афрания Декстра и о следствии по этому делу Плиний подробно пишет в Epist. VIII. 14: «Оказывается, одна­ко, что если не сосчитать вместе голоса сторонников казни и сторонников ссылки, то верх возьмет оправдывающая сто­рона. А какое дело до этого голосующим? Им, во всяком слу­чае, не пристало всеми способами и всеми средствами сра­жаться против более мягкого решения. Число сторонников казни и ссылки следует сравнить сначала с числом сторонни­ков оправдания, а потом уже между собой... Повторю яснее. Если подан голос за ссылку, а сторонники казни сразу же с са­мого начала пойдут в другую сторону, то напрасно впослед­ствии будут они разногласить с теми, с кем недавно соглаша­лись». Цицерон в своей речи «В защиту Авла Клуенция Габи­та» (X. 30-31) приводит такой пример: «...Тот же самый лекарь Стратон совершил у нее в доме кражу с убийством; ...однаж­ды ночью он убил двоих спящих товарищей-рабов, бросил их в рыбный садок, затем взломал дно шкафа и унес».

«Maihemium est homicidium inchoactum» («Членовреди­тельство есть неоконченное убийство»). «Maihemium est inter crimina majora minimum, et inter niiinora maximum» («Члено­вредительство среди тяжких преступлений есть самое лег­кое, среди легких — самое тяжкое»). «Maihemium est membri mutilatio, et id poterit ubi aliquis in aliqua parte sui corporis ef-fectus sit inutilis ad pugnandum» («Членовредительство есть повреждение члена тела и может считаться учиненным, если человеку причинен такой вред в любой части тела, что он не годен сражаться»). Castratio (оскопление) в отношении не­иудеев неоднократно запрещалось; при доминате наказыва­лось смертью.

Нормы, относящиеся к фармацевтической и медицин­ской практике, существовали и в римском праве. Так, напри­мер, если пациент умирал от лекарственного средства, про­данного римским врачом или фармацевтом, последние мог­ли быть привлечены к уголовной ответственности в виде смертной казни¹. Вителлий одному из своих сверстников «даже своими руками подал отраву в холодной воде, когда тот в горячке попросил цить» (Suet. Vit. 14.1). Суровая кара была предусмотрена за производство аборта. Любой аборт в Риме считался криминальным². Преступления против по­ловой неприкосновенности наказывались в зависимости от общественного положения субъекта и объекта преступле­ния. «Qui nondum viripotentes virgines corrumpunt, humiliores in metallum damnantur, honestiores in insulam relegantur aut in exilium mittuntur». «Qui masculum liberum invitum stupra-verit, capite punietur» (Paulus). Иосиф Флавий рассказывает (Antiq. XIX. 3.4) о том, как один влюбленный римлянин Деций Мунд, за подкуп (и при пособничестве своей вольноотпущен­ницы'Иды) уговорил жрецов культа Исиды предоставить ему храмовое помещение, где он обманным образом, выдавая себя за бога Анубиса, всю ночь предавался любви со своей обманутой возлюбленной (замужней!) Паулиной. Она после при­знания Мунда «разодрала на себе одежды, рассказала мужу обо всей этой гнусности и просила его помочь ей наказать Мунда за это чудовищное преступление. Муж ее (немедлен­но) сообщил обо всем императору. Подвергнув дело относи­тельно участия жрецов самому строгому и точному рассле­дованию, Тиберий приговорил к пригвождению к кресту их и Иду, которая была виновницей всего этого преступления, совершенного столь гнусно над женщиной. Затем он велел разрушить храм Исиды, а изображения богини бросить в ре­ку Тибр. Мунда он приговорил к изгнанию, полагая, что нака­зал его таким образом достаточно за его любовное увлече­ние». Jul. Capit. Opil. Macr. XII. 4-5: «Узнав от одного из своих тайных агентов о том, что какие-то воины овладели служан­кой своих хозяев, которая давно уже потеряла всякий стыд, он велел привести их к себе и допросил — было ли такое дело. Когда это подтвердилось, он приказал растерзать брюхо у 2 живых быков удивительной величины и заключить туда по одному воину так, чтобы головы их торчали наружу и они могли переговариваться друг с другом. Такому наказанию он подверг их, хотя подобных казней не было установлено ни у предков, ни в его время за прелюбодеяние». 10. «Он заключал в стены и замуровывал живых людей. Виновных в прелюбо­деянии он всегда сжигал вместе, связав их друг с другом. Ра­бов, которые бежали от своихг господ и были найдены, он на­значал биться мечом на играх. Доносчиков, если они не могли привести доказательства, он подвергал смертной казни, если же они приводили доказательства, он отпускал их, дав де­нежную награду, но с пятном позора». Плутарх (Изречения царей и полководцев. 83. Гай Марий. 3) рассказывает позор­ный, но поучительный, случай: «Во второе его консульство племянник его Лусций попытался изнасиловать своего вои­на по имени Требоний, и тот его убил. Обвиненный, он не от­рицал убийства и только назвал его причину и представил доказательства. Марий велел принести венок за доблесть и сам возложил его на Требония».

Похищением человека (plagium — crimen legis Fabiae) считалось приведение его в состояние фактического рабства в форме присвоения родительской власти над свободным или над чужим рабом. На преступника (plagiarius, plagiator) и со­участника налагался штраф в 50 Обо HS. Исходной базой для развития казуистики по данному виду преступления стал lex Fabia; в эпоху Империи некоторые постановления сената рас­ширили его положения и ввели новые составы преступления. При Каракалле и Диоклетиане это преступное деяние полу­чило публично-правовой характер, и в качестве наказания введены были relegatio, metalla, poena capitis. По окончании гражданских войн «немало разбойников бродили средь бела дня при оружии, будто бы для самозащиты; по полям хватали прохожих, не разбирая свободных и рабов, и заключали в эр-гастулы помещиков... Против разбоев он расставил в удобных местах караулы, эргастулы обыскал» (Suet. Div. Aug. 32.2).

Смертью карались заклинание и колдовство против кого-либо, в том числе декламация позорящих стихов. В древно­сти языческий мир, в особенности на Востоке, был полон суе­верных представлений, среди которых вера в таинственные волшебные силы занимала значительное место. Понятие вол­шебства (чародейства, колдовства) в его многоразличных ви­дах заключается в вере во влияние людей на силы природы и на судьбу отдельных лиц (или народов) путем таинственных средств, в особенности путем магических формул. Чародей­ство состояло в умении толковать будущее и предугадывать человеческую судьбу, затем в способности ниспосылать счастье и отклонять несчастье, обезвреживать злых животных (в осо­бенности ядовитых змей), видоизменять стихии и т.п. Особен­но пышно расцвел культ колдовства в Древнем Египте и Ва­вилонии. Этот культ сопровождал человека от колыбели до могилы, оказывая большое влияние и на общественную жизнь. Колдовство было смесью государственной религии и шар­латанства. У римлян оно также относилось к государствен­ным религиозным институтам, от которых зависели важные государственные дела. Западные народы вообще ничуть не менее были исполнены суеверного страха перед колдовством и его силой, чем народы Востока, но отставали От последних в искусстве колдовства. Чародейское искусство египтян, ва­вилонян, армян (каппадокийцев), сирийцев и «сирийцев из Палестины» (т.е. евреев) пользовалось в Древнем Риме огром­ным влиянием. Никакие сарказмы и насмешки враждебных Востоку, в особенности евреям, писателей и поэтов не смогли сломить в Риме силу восточных чародеев. «Но больше всего он злобствовал против насмешников и астрологов и по перво­му доносу любого казнил без суда» (Suet. Vit. 14.4). Императо­ру Домициану «год, день и даже час и род своей смерти давно уже не были тайной: еще в ранней молодости все это ему пред­сказали халдеи» (Suet. Dom. 14.1). Мошенничество (stellionatus stellio — «звездчатая ящерица») в римском праве не счита­лось crimen publica и не имело определенного содержания. «Crimen stellionatus infamiam irrogat damnato». В серьезных случаях оно наказывалось после рассмотрения в когницион-ном процессе изгнанием или госработами.

К преступлениям против общества и государства относи­лись: sacrilegium, crimen laesae majestatis, repetundae, ambitus. «Sacrilegia omnium praedonum cupiditatem et scelera superat» («Святотатец по алчности и злостности превосходит всех раз­бойников»). Позже так стали квалифицировать различные пре­ступления против общества; наказывались они, как и peculatus. Нормы устанавливал lex Julia. Sacrilegium как святотатство или отчуждение святых предметов (res sacrae et religiosae) кара­лось смертью. «Qui noctu manu facta praedandi ac depopulandi gratia templum inrumpunt, bestiis obiciuntur». В эпоху поздней Империи к такому преступлению стали относить безбожные деяния cum specie confessionis christianae (поклонение.языче­ским богам; появляется понятие crimen laesae (violatae) religio-nis); нарушение приказа императора также считалось sacrile­gium. «Majestatis crimen illud est, quod adversus populum Roma-num vel adversus securitatem ejus committitur».

«Ближайшим к святотатству является преступление, называемое преступлением величия. Такое преступление таково, что совершается против народа римского или его без­опасности. Тем охватывался тот, чьи действия по злому умыс­лу будут обдуманным замыслом, чем были бы убиты залож­ники без приказания принцепса; тм, что вооруженные люди с дротиками или камнями находятся в городе, или собрались супротив государства, или захватили места или храмы, или тем, что сходка становится собранием или люди призываются к мятежу; или чьими деяниями (opera) по злому умыслу бу­дет начальным намерением, тем, что какое-то должностное лицо римского народа или кто имеет империй и властные пол­номочия, был бы убит; или чем кто против государства подни­мет оружие; или кто послал бы врагам римского народа вест­ника или письма, или знак дал бы, или сделал бы чего по злому умыслу (dolo malo), чем помог бы советом врагам римского на­рода супротив государства; или кто призывал бы солдат или подстрекал, чем вызвал бы мятеж или беспорядки против го­сударства. Или кто не покинул бы провинцию, тогда как ему уже следовал преемник (cum ei successum esset); или кто по­кинул бы войско или как частное лицо перебежал бы к врагам; или кто сознательно записал бы ложное или огласил бы в дос­ках для публичных объявлений: ведь и это перечисляется первой главой закона о величии» (Ulpianus). Командование войском, приведшее к поражению, выезд наместника провин­ции без разрешения сената, самочинное объявление войны, дурное исполнение магистратом своих обязанностей — такие действия наказывались по Апулееву закону («103, 101 гг.), Вариеву закону (90 г.) и Корнелиеву закону (81 г.) по суду в quaestio perpetua de maj estate. Гай Гракх вместо обязатель­ных десяти лет военной службы прослужил двенадцать, хотя закон, сам по себе требовал лишь годового пребывания квесто­ра в провинции, где он пробыл два года. Аргументы эти дей­ствительно оказали свое действие на цензоров, перед судом которых он должен был защищаться, и Гай был оправдан. Но враги, видя его решимость немедленно приняться теперь за прерванное дело брата, прибегли к очень удобному, бывшему уже тогда в ходу, средству обвинения в государственном преступлении. Обвинение при этом искусно было направлено на самый опасный пункт политической программы Гая: его об­винили в соучастии в восстании Фрегеллы, в возбуждении союзников вообще. Надеялись, вероятно, поставить его в лож­ное положение или к народу, или к союзникам, заставив его высказаться принципиально относительно положения по­следних в государстве и погубив его таким вот образом либо в глазах римской черни, враждебной эмансипации союзников, если он выскажется за последних, либо в глазах союзников, если он откажется от них или станет «вилять». К сожалению, в точности неизвестно, как Гай выпутался из этого затрудни­тельного положения: известно лишь то, что он сумел оправ­даться и был признан невиновным. Весьма возможно, что он поставил вопрос на несколько иную почву, чем желали его враги, и, придерживаясь строго формальной стороны обви­нения, доказывал и, разумеется, легко мог доказать, что ни­когда не думал возбуждать союзников ни к насильственным мерам, ни тем более к открытому восстанию.

Плутарх (Изречения царей и полководцев. 88. Гней Пом-пей. 7) пишет: «В Иберии он захватил переписку Сертория, где были письма многих виднейших мужей, звавших Серто­рия в поход на Рим, чтобы устроить смуту и государственный переворот, все эти письма он сжег, чтобы дать злоумышлен­никам возможность раскаяться и исправиться». «Далее, что­бы по закону об оскорблении •величества подлежали любые слова и поступки, на которые только найдется обвинитель» (Suet. Nero. 32.2). «Nemo cogitationis poenam patitur» («Никто не должен наказываться за свои мысли»). Домициан «несколько человек, обвиненных в оскорблении величества, представил на суд сената, объявив, что хочет на этот раз проверить, очень ли его любят сенаторы. Без труда он дождался, чтобы их осу­дили на казнь по обычаям предков: преступника раздевают донага, голову зажимают колодкой, а по туловищу секут роз­гами до смерти» (Suet. Dom. 11.2, Nero. 49.2). Нерва не упускал возможности настроить против своего предшественника об­щественное мнение. Он позволил возвращаться людям, изгнанным Домицианом, и возвращал им конфискованную собствен­ность, позволял мстить тем, кто поддерживал прежнего им­ператора, и способствовал всему, что очерняло его память. Он прекратил возбуждать процессы об оскорблении импера­торского достоинства, очень частые при Домициане. Ael. Spart. Ant. Caracall. V. 7: «В то же время были осуждены те, кто мо­чился там, где стояли статуи и изображения государя, а так­же те, кто снимал венки с его статуй для того, чтобы поло­жить другие». «Кто переплавил бы статуи или изображения Цезаря, уже объявленные священными, или что-либо иное подобное совершил, то наказывается по закону Юлия о вели­чии» (Venulejus Saturninus). «Crimen laesae majestatis omnia alio crimina excedit quoad poenam» («Наказание за госизмену превышает наказание за любое другое преступление).

Вымогательство при осуществлении должностных пол­номочий называлось crimen repetundarum. Оно включало в се­бя незаконное присвоение вещей и денег наместником от на­селения провинции, в том числе от лиц, городов или всей про­винции. Позже к нему относили получение взятки любым должностным лицом, а также судьей и свидетелем. Наказа­нием вначале был возврат денег (pecuniae repetundae), поз­же — возврат в 2-4 раза большей суммы, в серьезных случа­ях назначалось exilium; осужденный не мог впоследствии ста­новиться судьей и магистратом. Флакк Луций Валерий — проконсул Малой Азии в 62-61 гг. до н. э. -г- конфисковал сум­мы, пожертвованные в пользу Иерусалимского храма еврея­ми малоазиатских городов. По оставлении им должности он был привлечен к ответственности по обвинению в вымогатель­стве. Его защищал знаменитый Цицерон, доказывавший, что по отношению к храмовым деньгам Флакк не руководствовал­ся эгоистичными целями и что его подчиненные, от которых он получил эти суммы, были •все люди с хорошей репутацией, действовавшие вполне открыто (Cicero. Pro Flacco. §28). Ре­зультаты процесса не известны. В речи «В защиту Авла Клуен-ция Габита» (XXIV. 65) Цицерон убеждает судей в том, что ранее они были подкуплены.

Предвыборная коррупция всех видов (от развлечений и угощений до подкупа судей) называлась crimen ambitus. В Ри­ме появился особый разряд законов — leges de ambitu, — пред­назначенных к тому, чтобы сдерживать честолюбие кандида­тов на магистратуры. С этими преступлениями во времена поздней Республики довольно безуспешно пытались бороться многочисленные leges de ambitu. Сама история этих законов с их возрастающей строгостью указывает на возрастание зла и тщетность борьбы против него. Древнейшие из этих законов отмечены еще наивностью нравов; первым законом воспреща­лось становиться на форуме в белой (Candida) тоге в отличие от обычной (отсюда название кандидата); затем закон Петилия 358 г., воспрещавший посещать окрестные селения и местечки с целью вербовать голоса, закон Мения, запрещавший избира­тельные клубы, закон Бебия 181 г. — агентов (divisores), рас­пределявших деньги между избирателями. Корнелиев закон карал это преступление запрещением занимать госдолжности в течение 10 лет. Но подкуп рос; напрасно закон Аврелия 70 г. грозил кандидату, прибегнувшему к подкупу, лишением на 5 лет права быть избираемым на должность.

Lex Calpurnia-Atilia (67 г.) установил денежный штраф и не­ограниченный срок недоступа к должностям. Lex Tullia (Cicero-nis) запрещал платить сторонникам, устраивать зрелища для народа и угощать трибы, карая изгнанием на 10 лет. Для подкупа избирателей существовал и другой, косвенный, путь: устрой­ство игр для народа, которые становились все дороже, продол­жительнее и чаще. Одним из дозволенных способов домогатель­ства должностей была prensatio: кандидат подходил к гражда­нину в общественном месте, брал его за руку и заговаривал с ним. Подкуп производился через раздатчиков (divisores), а иногда эти деньги передавались посредникам (sequestres) и раздавались уже после выборов. Кандидаты иногда вступали в соглашение о взаимной поддержке голосами своих сторонников. При вымо­гательствах использовали также услуги «товарищества» (so-dalitates как объединения граждан трибы с культовыми целями) и «сообщества» (collegia sodalicia как объединения ремесленников). С установлением режима принципата, когда роль народ­ных собраний и авторитет магистратур стали падать, данное пре­ступление потеряло свою значимость; оно сохранилось только в общинах. В Риме же таковым преступлением стали считать повторное отправление магистратом должности вопреки зако­ну или нажим на судью в уголовном процессе. Октавиан «в на­родном собрании восстановил прежний порядок выборов, суро­во наказывая за подкуп; в двух своих трибах, Фабианской и Скап-тийской, он в дни выборов раздавал из собственных средств по 1000 сестерциев каждому избирателю, чтобы они уже ничего не требовали от кандидатов» (Suet. Div. Aug. 40.2). Плутарх (Изре­чения царей и полководцев. 90. Гай Цезарь. 8) приводит пример своеволия будущего диктатора Рима: «Когда Помпеи уже бе­жал из Рима за море и Цезарь пожелал взять денег из государ­ственной казны, то казнохранитель Метелл воспротивился и за­пер казначейство. Цезарь пригрозил ему смертью; Метелл был в ужасе. "Знай, юноша, — сказал Цезарь, — что мне это нелегко сказать, но легко исполнить!"»