Религиозная политика Диоклетиана и Константина

Последней опорой разлагавшейся римской государственности была христианская цер­ковь. Но прежде чем христианская церковь соединилась с государством и стала его опорой, про­шли многие годы напряженной борьбы церкви и го­сударства, вконец потрясшие государственный орга­низм. В лице церкви государственная власть наталкивалась на очень серьезного соперника. Вли­яние христианской церкви особенно усилилось в пе­риод кризиса III в. Кризис императорской власти способствовал росту церковного авторитета, а соци- ально-психологическая атмосфера III в. как нельзя более благоприятствовала распространению христи­анской идеологии. Параллельно с идеологическим влиянием возрастала и экономическая сила церкви. Церковное имущество составлялось из взносов чле­нов христианских общин, дарений и завещаний бо­гатых и бедных членов церкви. В то время как импе­раторская власть, абсолютистская по форме, внутренне слабела и разлагалась, церковь крепла и утверждалась, превращаясь в самостоятельное госу­дарство в государстве, с собственным хозяйством, ад­министративным аппаратом, массой слуг и клиентов и с собственной, претендовавшей на абсолютную значимость идеологией.

Столкновение церкви с государством надо рассма­тривать как борьбу двух однородных, взаимно кон­курирующих учреждений. «Ненависть христианства к империи, — говорит Э. Ренан, — была ненавистью людей, которым суждено было когда-нибудь полю­бить друг друга».

Относительно мирное сожительство церкви и го­сударства, существовавшее во II в., в III в., при им­ператорах паннонской и иллирийской династий (Де- ций, Валериан и Диоклетиан), перешло в открытую вражду. Христианская церковь была объявлена анти­государственным учреждением, а христианство — враждебной культуре религией. Наибольшей жесто­

костью преследования или гонения христиан отлича­лись при Диоклетиане, абсолютизм которого не ми­рился с не меньшим абсолютизмом епископальной церкви. Выступая против церкви и епископской вла­сти, Диоклетиан полагал, что он выступает в защиту старинных учреждений, нравов и верований1. «Вели­кое преступление желать уничтожить то, что заведе­но и установлено древностью и что сохраняет с тех пор свой правильный ход и занимает исконное поло­жение», — писал Диоклетиан в одном из своих анти- церковных законов.

Собственно говоря, преследования Диоклетиана были направлены не столько против самой христи­анской веры, как таковой, сколько против христиан­ских проповедников, пророков и епископов, возбуж­давших умы подданных римского императора. «Все пророки и проповедники, воображающие, что они исполнены волей бога, должны быть изгнаны из го­рода, дабы они не совращали, пользуясь легковери­ем людей, общественные нравы всякого рода надеж­дами на будущее и не возбуждали умы народа. На первый раз надо наказывать палками и изгонять из го­рода. В случае же упорства их надлежит заключать в тюрьмы, ссылать на острова или же подвергать како­му-либо иному наказанию. Всякий, кто основывает новые секты или проповедует неизвестные до сих пор религии, возбуждающие умы людей, подвергается из­гнанию, если он принадлежит к высшим классам, и подлежит смертной казни, если он принадлежит к низшему сословию»2.

Поводом к преследованию христиан при Диокле­тиане послужил пожар императорского дворца в Никомедии, виновниками которого считали христи­ан. Инициатива преследования шла от жречества, не­навидевшего христиан как своих профессиональных соперников. Жречество находило поддержку среди части римского населения, в особенности среди ари­стократии, интеллигенции и у самого императора. Суеверный Диоклетиан приписывал все свои неуда­чи в государственных делах и личной жизни влиянию христианских демонов (богов) и в особенности глав­ного из них — Христа.

Преследования, открывшиеся 23 февраля 303 г., в день бога Термина (Terminus), бога границ и пре­делов, должны были положить предел распростране­нию христианства1. Но столкновение государства с церковью окончилось неудачей для государства. Больше того, преследования дали противоположные результаты — породили христианских «мучеников», поднявших христианскую веру и церковь не только в глазах самих христиан, но даже и язычников.

Причина неудачи религиозной политики Диокле­тиана заключалась, как уже не один раз отмечалось, прежде всего во внутреннем бессилии Римского го­сударства. Самодержавная политика Диоклетиана с ее непомерными налогами, повинностями и крепост­ническими тенденциями делала императорскую власть непопулярной среди населения, даже среди чиновников, лишь под угрозой штрафов и наказаний выполнявших императорские рескрипты. Идеологи­ческая же опора Империи — старая религия — на­ходилась в состоянии полного разложения. Вера в старых богов была подорвана, а жречество, разбивав­шееся на много культов, группировавшихся около храмов, уже давно утратило свое влияние и было сла­бо организовано. Общей организации типа христи­анской церкви у римских жрецов не существовало. Каждый храм представлял самостоятельную единицу, жившую собственной жизнью. Императоры не один раз пытались оживить старый культ, но император­скими декретами и философскими рассуждениями нельзя было ни создать новую религию, ни воскре­сить старую. Общественная психология требовала новых идеологических форм.

Все большее распространение получали восточ­ные культы с их мистикой, экстазом и обрядовыми таинствами. Церковь в большей степени, чем госу­дарство, соответствовала вкусам и потребностям де­градировавшего общества. Многие предрассудки и суеверия, входившие в старые греко-римские культы, были восприняты христианской церковью и в не­сколько измененном виде вошли в христианский ри­туал. С другой стороны, и сами языческие культы и религиозные представления изменялись под влияни­ем христианства. Отчетливее всего синкретизм язы­ческой и христианской религий можно доказать на «христианизации» культа бога Митры. Самым же главным преимуществом церкви являлась епископ­ская организация, к IV в. превратившаяся уже в меж­дународную организацию.

Официальным признанием поражения государства и победы церкви являлся Миланский эдикт, изданный Константином и его соправителем Лицинием. Милан­ский эдикт 313г. провозглашал веротерпимость и при­знавал за христианской религией и церковью равно­правие с государственными языческими культами. Признание же равноправия вследствие преимущества церковной организации почти равнялось признанию христианства господствующей религией Римской им­перии. Текст Миланского эдикта сохранился в двух редакциях — в сочинении Лактанция «О смерти гони­телей» и в «Истории церкви» Евсевия. «Мы, Константин и Лициний, августы, собрав­шись в Милане для обсуждения всех дел, касающих­ся благосостояния и безопасности государства, ре­шили, что среди занимающих нас предметов ничто не могло быть так полезно нашим народам, как установ­ление, прежде всего, способа служения божеству. Мы постановили даровать христианам и всем другим права свободного исповедания той веры, которую они предпочитают. Нам кажется, что будет хорошо и благоразумно не отказывать никому из наших под­данных, — будь то христианин или принадлежит он другому культу, — в праве следовать религии, кото­рая ему более подходит. Таким образом, верховное божество, которому отныне каждый из нас может свободно поклоняться, ниспошлет нам свою милость и обычное благоволение»1.

Внутренним психологическим мотивом к обнаро­дованию Миланского эдикта послужили суеверие и страх Константина перед всем сверхъестественным и в особенности перед «христианскими демонами». «Так скорее всего можно достичь, чтобы божество, находящееся на небе, было благосклонно к госуда­рю и его подданным. Божество, пребывающее на не­бесах, засвидетельствует свое удовлетворение, свое расположение к нам и всем народам, живущим под нами и нашей державой».

Префектам провинций предписывалось вернуть христианам их владения, имущество, кладбища и помещения, в которых они совершали свои богослу­жения. В благодарность за свое расположение к христианам императоры надеялись получить возна­граждение от христианского бога и сокровища язы­ческих храмов. Признание новой веры давало идео­логическое оправдание крупной финансовой операции, произведенной Константином. Падавший курс денег был обеспечен храмовыми ценностями, поднявшими курс солида3.

В лице христианской церкви государство получало сильную организацию, располагавшую целым штатом дисциплинированных чиновников — митрополитов, епископов, пресвитеров и диаконов. Кроме того, таким властным натурам, как Константин, церковь импониро­вала своей монархической организацией, преклонением перед авторитетом, традицией, учением о божествен­ном происхождении власти и отрицательным отноше­нием к республиканским учреждениям.

Церковь же, со своей стороны, помимо всякого рода наград и привилегий, получала в свое распоря­жение государственную силу и авторитет императо­ра, необходимый для создания внутрицерковного единства, и военную силу для охраны от «врагов веры христовой» и чужеземных религий. После победы над Лицинием Константин издал ряд постановлений в интересах государственной церкви. Сюда относит­ся запрещение муниципиям принуждать христиан со­вершать приношения языческим богам, налагать на клириков муниципальные обязанности, разрешение производить отпуск рабов при посредстве церкви и в пользу церкви, введение обязательного воскресно­го отдыха, освобождение клириков от обязанностей общегражданской подсудности и много других приви­легий и наград. «Каждому, — говорится в обращении императора Константина к народу, — позволено, уми­рая, завещать святой католической православной об­щине (sanctissimo catholicae venerabilique concilio) свое имущество, которое он пожелает, и это его решение не может быть оспариваемо»1. Символом христиан­ской империи сделался крест, изображавшийся на зна­менах (labarum) и монетах.

С Константина начинается «христианский период» Римской империи, продолжавшийся до самого ее кон­ца, причем с каждым веком теократия приобретала все большее влияние на весь строй социально-экономиче­ской, политической и идеологической жизни2. Число христиан после объявления христианской церкви госу­дарственной церковью, согласно А. Гарнаку, увеличи­лось по крайней мере в два раза3. Первостепенное зна­чение в церкви отныне приобретали организационные свитера египетской епархии. Острым вопросом хри­стианской догматики в то время был вопрос о внутрен­ней природе второго лица божества, бога-сына (Хрис­та), и о его двойственной природе — одновременно бога и человека. Арий признавал только сходство (homoiusios) и отрицал тождество (homousios) бога- сына и бога-отца, как учили ортодоксы (Афанасий).

Константин поддерживал ортодоксов, усматривая в учении Ария опасную идею об умалении авторите­та не только бога-сына, но и вообще всякого автори­тета, как небесного, так и земного. Во избежание по­вторения подобных споров на соборе был выработан канон веры, известный под названием «никейского символа веры» (symbolum Nicaeanum).

Формально ортодоксия на Никейском соборе одер­жала победу. Однако провозглашение никейского сим­вола не только не потушило, но еще более разожгло внутрицерковные споры, число ересей все увеличива­лось2. Наряду с арианами много хлопот ортодоксам и их главе Константину доставили донатисты в про­винции Африке, о которых рассказывается ниже.

Догматические споры не ограничивались узким кругом церковников, но захватывали широкие слои и догматические вопросы, волновавшие христианские общины. За разрешение этих вопросов, имевших не только церковное, но и общегосударственное значение, теперь взялось государство. В 325 г. Константин со­звал в городе Никее первый общеимперский, (вселен­ский) церковный собор. На собор были приглашены представители всех провинций — епископы и пресви­теры. Ближайшим поводом к созыву вселенского собо­ра послужила ересь Ария (Arms), диакона и затем пре­городского и сельского населения. Церкви и храмы, в которых происхо­дили богословские споры, не вмещали всех желающих принять участие или присутствовать при этих спорах. Разношерстная толпа ре­месленников, торговцев, студентов, рабов, лиц интеллигентских профес­сий с жадностью ловила каждое слово, шумно выражая свой восторг или неудовольствие.

На соборах происходили не только ожесточенные словесные турни­ры, но сплошь и рядом дело доходило до оскорблений противников и даже до рукопашных схваток. Народные массы с разрешением религиоз­ных вопросов связывали разрешение социальных вопросов, борьба за то или другое учение отображала столкновение своеобразно преломляв­шихся классовых интересов.