Религиозная политика Диоклетиана и Константина
Последней опорой разлагавшейся римской государственности была христианская церковь. Но прежде чем христианская церковь соединилась с государством и стала его опорой, прошли многие годы напряженной борьбы церкви и государства, вконец потрясшие государственный организм. В лице церкви государственная власть наталкивалась на очень серьезного соперника. Влияние христианской церкви особенно усилилось в период кризиса III в. Кризис императорской власти способствовал росту церковного авторитета, а соци- ально-психологическая атмосфера III в. как нельзя более благоприятствовала распространению христианской идеологии. Параллельно с идеологическим влиянием возрастала и экономическая сила церкви. Церковное имущество составлялось из взносов членов христианских общин, дарений и завещаний богатых и бедных членов церкви. В то время как императорская власть, абсолютистская по форме, внутренне слабела и разлагалась, церковь крепла и утверждалась, превращаясь в самостоятельное государство в государстве, с собственным хозяйством, административным аппаратом, массой слуг и клиентов и с собственной, претендовавшей на абсолютную значимость идеологией.
Столкновение церкви с государством надо рассматривать как борьбу двух однородных, взаимно конкурирующих учреждений. «Ненависть христианства к империи, — говорит Э. Ренан, — была ненавистью людей, которым суждено было когда-нибудь полюбить друг друга».
Относительно мирное сожительство церкви и государства, существовавшее во II в., в III в., при императорах паннонской и иллирийской династий (Де- ций, Валериан и Диоклетиан), перешло в открытую вражду. Христианская церковь была объявлена антигосударственным учреждением, а христианство — враждебной культуре религией. Наибольшей жесто
костью преследования или гонения христиан отличались при Диоклетиане, абсолютизм которого не мирился с не меньшим абсолютизмом епископальной церкви. Выступая против церкви и епископской власти, Диоклетиан полагал, что он выступает в защиту старинных учреждений, нравов и верований1. «Великое преступление желать уничтожить то, что заведено и установлено древностью и что сохраняет с тех пор свой правильный ход и занимает исконное положение», — писал Диоклетиан в одном из своих анти- церковных законов.
Собственно говоря, преследования Диоклетиана были направлены не столько против самой христианской веры, как таковой, сколько против христианских проповедников, пророков и епископов, возбуждавших умы подданных римского императора. «Все пророки и проповедники, воображающие, что они исполнены волей бога, должны быть изгнаны из города, дабы они не совращали, пользуясь легковерием людей, общественные нравы всякого рода надеждами на будущее и не возбуждали умы народа. На первый раз надо наказывать палками и изгонять из города. В случае же упорства их надлежит заключать в тюрьмы, ссылать на острова или же подвергать какому-либо иному наказанию. Всякий, кто основывает новые секты или проповедует неизвестные до сих пор религии, возбуждающие умы людей, подвергается изгнанию, если он принадлежит к высшим классам, и подлежит смертной казни, если он принадлежит к низшему сословию»2.
Поводом к преследованию христиан при Диоклетиане послужил пожар императорского дворца в Никомедии, виновниками которого считали христиан. Инициатива преследования шла от жречества, ненавидевшего христиан как своих профессиональных соперников. Жречество находило поддержку среди части римского населения, в особенности среди аристократии, интеллигенции и у самого императора. Суеверный Диоклетиан приписывал все свои неудачи в государственных делах и личной жизни влиянию христианских демонов (богов) и в особенности главного из них — Христа.
Преследования, открывшиеся 23 февраля 303 г., в день бога Термина (Terminus), бога границ и пределов, должны были положить предел распространению христианства1. Но столкновение государства с церковью окончилось неудачей для государства. Больше того, преследования дали противоположные результаты — породили христианских «мучеников», поднявших христианскую веру и церковь не только в глазах самих христиан, но даже и язычников.
Причина неудачи религиозной политики Диоклетиана заключалась, как уже не один раз отмечалось, прежде всего во внутреннем бессилии Римского государства. Самодержавная политика Диоклетиана с ее непомерными налогами, повинностями и крепостническими тенденциями делала императорскую власть непопулярной среди населения, даже среди чиновников, лишь под угрозой штрафов и наказаний выполнявших императорские рескрипты. Идеологическая же опора Империи — старая религия — находилась в состоянии полного разложения. Вера в старых богов была подорвана, а жречество, разбивавшееся на много культов, группировавшихся около храмов, уже давно утратило свое влияние и было слабо организовано. Общей организации типа христианской церкви у римских жрецов не существовало. Каждый храм представлял самостоятельную единицу, жившую собственной жизнью. Императоры не один раз пытались оживить старый культ, но императорскими декретами и философскими рассуждениями нельзя было ни создать новую религию, ни воскресить старую. Общественная психология требовала новых идеологических форм.
Все большее распространение получали восточные культы с их мистикой, экстазом и обрядовыми таинствами. Церковь в большей степени, чем государство, соответствовала вкусам и потребностям деградировавшего общества. Многие предрассудки и суеверия, входившие в старые греко-римские культы, были восприняты христианской церковью и в несколько измененном виде вошли в христианский ритуал. С другой стороны, и сами языческие культы и религиозные представления изменялись под влиянием христианства. Отчетливее всего синкретизм языческой и христианской религий можно доказать на «христианизации» культа бога Митры. Самым же главным преимуществом церкви являлась епископская организация, к IV в. превратившаяся уже в международную организацию.
Официальным признанием поражения государства и победы церкви являлся Миланский эдикт, изданный Константином и его соправителем Лицинием. Миланский эдикт 313г. провозглашал веротерпимость и признавал за христианской религией и церковью равноправие с государственными языческими культами. Признание же равноправия вследствие преимущества церковной организации почти равнялось признанию христианства господствующей религией Римской империи. Текст Миланского эдикта сохранился в двух редакциях — в сочинении Лактанция «О смерти гонителей» и в «Истории церкви» Евсевия. «Мы, Константин и Лициний, августы, собравшись в Милане для обсуждения всех дел, касающихся благосостояния и безопасности государства, решили, что среди занимающих нас предметов ничто не могло быть так полезно нашим народам, как установление, прежде всего, способа служения божеству. Мы постановили даровать христианам и всем другим права свободного исповедания той веры, которую они предпочитают. Нам кажется, что будет хорошо и благоразумно не отказывать никому из наших подданных, — будь то христианин или принадлежит он другому культу, — в праве следовать религии, которая ему более подходит. Таким образом, верховное божество, которому отныне каждый из нас может свободно поклоняться, ниспошлет нам свою милость и обычное благоволение»1.
Внутренним психологическим мотивом к обнародованию Миланского эдикта послужили суеверие и страх Константина перед всем сверхъестественным и в особенности перед «христианскими демонами». «Так скорее всего можно достичь, чтобы божество, находящееся на небе, было благосклонно к государю и его подданным. Божество, пребывающее на небесах, засвидетельствует свое удовлетворение, свое расположение к нам и всем народам, живущим под нами и нашей державой».
Префектам провинций предписывалось вернуть христианам их владения, имущество, кладбища и помещения, в которых они совершали свои богослужения. В благодарность за свое расположение к христианам императоры надеялись получить вознаграждение от христианского бога и сокровища языческих храмов. Признание новой веры давало идеологическое оправдание крупной финансовой операции, произведенной Константином. Падавший курс денег был обеспечен храмовыми ценностями, поднявшими курс солида3.
В лице христианской церкви государство получало сильную организацию, располагавшую целым штатом дисциплинированных чиновников — митрополитов, епископов, пресвитеров и диаконов. Кроме того, таким властным натурам, как Константин, церковь импонировала своей монархической организацией, преклонением перед авторитетом, традицией, учением о божественном происхождении власти и отрицательным отношением к республиканским учреждениям.
Церковь же, со своей стороны, помимо всякого рода наград и привилегий, получала в свое распоряжение государственную силу и авторитет императора, необходимый для создания внутрицерковного единства, и военную силу для охраны от «врагов веры христовой» и чужеземных религий. После победы над Лицинием Константин издал ряд постановлений в интересах государственной церкви. Сюда относится запрещение муниципиям принуждать христиан совершать приношения языческим богам, налагать на клириков муниципальные обязанности, разрешение производить отпуск рабов при посредстве церкви и в пользу церкви, введение обязательного воскресного отдыха, освобождение клириков от обязанностей общегражданской подсудности и много других привилегий и наград. «Каждому, — говорится в обращении императора Константина к народу, — позволено, умирая, завещать святой католической православной общине (sanctissimo catholicae venerabilique concilio) свое имущество, которое он пожелает, и это его решение не может быть оспариваемо»1. Символом христианской империи сделался крест, изображавшийся на знаменах (labarum) и монетах.
С Константина начинается «христианский период» Римской империи, продолжавшийся до самого ее конца, причем с каждым веком теократия приобретала все большее влияние на весь строй социально-экономической, политической и идеологической жизни2. Число христиан после объявления христианской церкви государственной церковью, согласно А. Гарнаку, увеличилось по крайней мере в два раза3. Первостепенное значение в церкви отныне приобретали организационные свитера египетской епархии. Острым вопросом христианской догматики в то время был вопрос о внутренней природе второго лица божества, бога-сына (Христа), и о его двойственной природе — одновременно бога и человека. Арий признавал только сходство (homoiusios) и отрицал тождество (homousios) бога- сына и бога-отца, как учили ортодоксы (Афанасий).
Константин поддерживал ортодоксов, усматривая в учении Ария опасную идею об умалении авторитета не только бога-сына, но и вообще всякого авторитета, как небесного, так и земного. Во избежание повторения подобных споров на соборе был выработан канон веры, известный под названием «никейского символа веры» (symbolum Nicaeanum).
Формально ортодоксия на Никейском соборе одержала победу. Однако провозглашение никейского символа не только не потушило, но еще более разожгло внутрицерковные споры, число ересей все увеличивалось2. Наряду с арианами много хлопот ортодоксам и их главе Константину доставили донатисты в провинции Африке, о которых рассказывается ниже.
Догматические споры не ограничивались узким кругом церковников, но захватывали широкие слои и догматические вопросы, волновавшие христианские общины. За разрешение этих вопросов, имевших не только церковное, но и общегосударственное значение, теперь взялось государство. В 325 г. Константин созвал в городе Никее первый общеимперский, (вселенский) церковный собор. На собор были приглашены представители всех провинций — епископы и пресвитеры. Ближайшим поводом к созыву вселенского собора послужила ересь Ария (Arms), диакона и затем прегородского и сельского населения. Церкви и храмы, в которых происходили богословские споры, не вмещали всех желающих принять участие или присутствовать при этих спорах. Разношерстная толпа ремесленников, торговцев, студентов, рабов, лиц интеллигентских профессий с жадностью ловила каждое слово, шумно выражая свой восторг или неудовольствие.
На соборах происходили не только ожесточенные словесные турниры, но сплошь и рядом дело доходило до оскорблений противников и даже до рукопашных схваток. Народные массы с разрешением религиозных вопросов связывали разрешение социальных вопросов, борьба за то или другое учение отображала столкновение своеобразно преломлявшихся классовых интересов.