Принципат Августа
С окончанием гражданской войны, после смерти Антония и конца второго триумвирата, главой Римского государства сделался Октавиан. В 29 г. Октавиан вернулся в Италию. В Брундизии, месте его высадки, в честь его была воздвигнута триумфальная арка, на всем пути до Рима победителя приветствовали многочисленные депутации, толпы народа, женщин и детей. В Риме в честь Окта- виана был дан тройной триумф по случаю победы в Далмации, при Акции, и в Египте, устроены великолепные игры, совершались жертвоприношения, торжественные молебствия, улицы были полны народом и в течение нескольких дней производились раздачи. Среди военнопленных, особенно привлекавших внимание толпы, находились дети Клеопатры Александр и Селена, следовавшие за маской их матери, снятой на смертном ложе и несомой на особых носилках.
Гражданская война была окончена, храм бога Януса закрыт. Еще до того сложивший с себя звание триумвира, Октавиан в 29 г. получил пожизненное императорство и приступил к реорганизации доставшегося ему колоссального наследства в виде Римской республики. Однако, не чувствуя в достаточной мере прочным свое положение, Октавиан держал себя в высшей степени осторожно. С целью сгладить остроту государственного переворота он выступал не в роли основателя монархии, а в более скромной роли реставратора республики. Республиканские учреждения, привычки и нравы слишком крепко срослись со всем строем римской жизни, чувствами и нравами современников Октавиана, чтобы можно было сразу порвать с прошлым и превратить граждан в подданных. Этого не желал и сам Октавиан, достаточно умный и расчетливый политик. Превращение республики в монархию совершалось медленно, по мере изменения социально-экономического фундамента и образования новых социальных группировок.
Формальной датой конца Республики и начала Империи считается 2 7 год, когда в торжественном заседании сената Октавиан просил освободить его от врученных ему чрезвычайных полномочий. В качестве предлога Октавиан выставлял слабость здоровья, подорванного походами и нуждавшегося в продолжительном отдыхе. В «Римской истории» Кассия Диона сохранилась речь Октавиана, произнесенная им в заседании сената 13 января 27 г. в связи с предполагаемым его отказом от чрезвычайных полномочий. Речь эта, как и вообще все речи, передаваемые античными историками, представляет литературную композицию, но композицию, составленную на основе определенного исторического факта и потому не лишенную значения исторического документа.
«Мои слова, — так начал свою речь Октавиан, — многим из присутствующих могут показаться фальшивыми, ибо фальшивым всякий считает то, чего сам не в состоянии сделать. В настоящее время в моей власти удержать или сложить врученные римским народом чрезвычайные полномочия. Все, оказавшие мне какую-либо услугу, в настоящее время вознаграждены и привязаны ко мне.
Мои войска пышат силой и довольством. Меня окружают любовь, сила, богатство, многочисленные союзники. Самое же главное — то, что вы и римский народ своим благорасположением, любовью и доверием вознесли меня на вершину власти. И вот, чтобы ни у кого не оставалось мысли, что я насильственным путем удерживаю врученную мне единодержавную власть, я в настоящий момент перед вашим лицом слагаю с себя все свои полномочия и возвращаюсь к частной жизни.
Мне кажется, что я выполнил все, что только позволяли мои силы и способности. В исполнении моих обязанностей меня не устрашало ничто: ни угрозы и подкопы врагов, ни множество мятежников, ни бешенство недоброжелателей. Я все преодолел и благодаря этому спас родину. Теперь вы благодаря мне наслаждаетесь приятным миром и свободой.
Едва ли можно удивляться моему намерению сложить власть, зная мой характер, не позволяющий мне принимать все предлагаемые мне знаки отличия. Сколь скромными, сравнительно с моим отказом от единодержавной власти, кажутся все эти завоевания Галлии, покорение Египта, Фарнака, Юбы, походы в Британию и др. То, из-за чего проливалось так много крови — единодержавная власть, — уничтожается добровольным отказом от нес.
Конечно, мой добровольный отказ не может быть рассматриваем как желание бросить государство и вас на произвол судьбы, отдав вас во власть честолюбивых и порочных людей и столь же порочной черни, всегда подрывающей общественный порядок. Вам самим, почтеннейшие и уважаемые люди, отныне я передаю управление государством. Я сделал для общего блага все, что только мог. Теперь же я чувствую себя утомленным и нуждаюсь в глубоком покое. Мой дух, мои силы исчерпаны»1.
Трудно сказать, вызывался ли отказ Октавиана от чрезвычайных полномочий усталостью и лояльностью в отношении республиканской конституции или же эго было его обычное лукавство, тонко рассчитанный политический шаг.
В сенате речь Октавиана вызвала большое смятение— сенаторы просили его не слагать своих полномочий до полного успокоения государства, указывая на то, что намеченная его отцом, «божественным Юлием», программа еще не выполнена, Парфия и Британия не покорены и мир внутри государства не обеспечен2.
Объективная обстановка последних десятилетий Римской республики не позволяла рабовладельческому классу Италии совершенно отказаться от военной диктатуры и вернуться к прежним республиканским формам общественной жизни. Хозяйственное расстройство, отсутствие внешнего порядка, неопределенность имущественных отношений и правовых норм, постоянная угроза вспышки новой гражданской войны, восстания в провинциях, восстания рабов и пр. заставляли даже принципиальных республиканцев идти на политический компромисс в виде признания военной диктатуры в смягченной форме «республиканской монархии» или принципата. За твердую власть стояли прежде всего 90 тысяч ветеранов, посаженных Октавианом на территории италийских муниципиев.
Многие из них уже успели превратиться в зажиточных собственников, сделались членами (декурионами) местных муниципальных советов (курий), обзавелись хорошей обстановкой, семьей и пр. и жаждали только одного — мира и порядка. В стремлении к миру с ветеранами и офицерами сходились также другие социальные группы. Кроме того, концентрации власти требовало столичное население, страдавшее от недостатка продовольствия, подвоз которого был затруднен во время войны. Республиканские органы (сенат) не могли обеспечить правильное снабжение.
Состояние римского общества конца Республики запечатлелось в современной литературе, поэзии и исторических сочинениях. Достаточно привести в виде примера несколько выдержек из произведений двух популярных римских писателей-республиканцев, отделенных друг от друга более чем столетним промежутком времени, — Горация и Тацита.
«Вот уже два поколения, — говорит Гораций, — томятся гражданской войной. Рим разрушается собственной силой. Рим не могли погубить ни сильное племя марсов, ни грозная рать этрусского царя Порсены, ни мятежный дух Капуи, ни ярость Спартака, ни ал- лоброги, использовавшие внутренние смуты Римского государства; наконец, не дрогнул Рим и перед дотоле непобедимым Ганнибалом и синеокой ордой германцев. Все римский дух победил, все он одолел. Не может он одолеть только одного — братоубийственной междоусобицы. Внутренняя война грозит последствиями, о которых страшно даже и подумать»1.
Положение государства представляется римскому поэту ужасным и безвыходным. Всколыхнувшееся римское общество сравнивается с кораблем, носящимся по волнам бушующего разъяренного моря:
О, корабль, отнесут в море опять тебя Волны. Что ты? Постой! Якорь брось в гавани.
Неужели ты не видишь,
Что твой брат потерял уже
Весла — бурей твоя мачта надломлена,
Снасти жутко трещат, скрепы все сорваны,
И едва уже днише
Может выдержать властную
Силу волн. У тебя нет уж ни паруса,
Ни богов на корме — в бедах прибежища...
О, недавний предмет помысла горького,
Пробудивший теперь чувства сыновние,
Не пускайся ты в море,
Что шумит меж Цикладами.
Варвар, увы, победит нас и, звоном копыт огласив Наш Рим, над прахом предков надругается.
Кости Квирина, что век не знали ни ветра, ни солнца,
О, ужас! — будут дерзостно разметаны.
Ту же самую картину общей усталости, растерянности и жажды мира рисует римский историк Корнелий Тацит. Тацит отмечает глубокую усталость, парализующую творческие силы римского общества, жажду мира и демагогическую политику Октавиана, привлекавшего к себе одних раздачами и обещаниями, других страхом, а всех вообще надеждой на «сладкий мир». «После актийской битвы правление одного сделалось условием мира». Еще категоричнее ту же самую идею выражает историк III в. Кассий Дион: «Правление приняло в эту эпоху лучшую и более спасительную, с точки зрения общественного блага, форму, ибо для всех римлян стало ясно, что абсолютно невозможно спасти себя при республиканской форме». «О, Мелибей, — заявляет Титир в первой буколике Вергилия, написанной около 41 г. до н. э., — это бог, кто дал нам настоящий покой. Да, он всегда останется для меня богом». Современники на события 27 года смотрели не как на официальное признание монархии, а как на возвращение к республиканскому строю, свободе, праву и законности и как на конец гражданской войны. «Наконец, — читаем в «Римской истории» Веллея Патеркула, — гражданские раздэры потушены, внешняя война погребена, мир восстановлен, безумство оружия повсюду приглушено, законам возвращена сила, судьям — авторитет, сенату — величие» (revocata pax, sopitus ubique armorum furor; restituta vis legibus, indiciis, auctoritas senatui maiestas). Те же самые чувства выражены и в дошедших до нас эпиграфических памятниках (надписях). «Он (Август) восстановил республику римского народа», — говорится, например, в одной надписи из Пренесте. На монетах Август квалифицируется как «защитник свободы» (iibertatis vindex).
Объективная необходимость иметь твердую власть, с одной стороны, и горький опыт «божественного Юлия» — с другой, заставляли республиканцев и Октавиана пойти на компромисс. Республиканцы, а таковых в римском обществе тогда было немало, соглашались на предоставление в ограниченных пределах чрезвычайных полномочий Октавиану. Политический строй, установившийся в Риме со времени Октавиана, носит название Принципата, бывшего «некоторым подобием республики» (quaedam imago rei publicae - по выражению Тацита)1.
Вначале думали провозгласить Октавиана царем, но по политическим соображениям от этого отказались, так как самое слово «царство» или «монархия», по словам Кассия Диона, было тогда столь ненавистно римлянам, что они не называли своих императоров ни диктаторами, ни царями. Но так как верховная власть все же находилась в их руках, то почему бы не сказать, что они были осчастливлены царями. Все делается так, как того захотят императоры. Однако, чтобы сохранить видимость, будто они владеют всем не по произволу, а по праву, они присваивают все общественные функции и права, имевшие наибольшее значение при народовластии.
Термин «прищепе» шире термина «император», входящего в него как один из основных признаков. Принцепс — это первый магистрат государства, власть которого признана народом и ограничена народным суверенитетом, с одной стороны, нежизненна и непередаваема по наследству — с другой.
«Принцепс» — республиканский термин, не содержавший ничего одиозного с конституционной точки зрения. Принцепс — первый гражданин (princeps civitatis) и первый сенатор (princeps senatus). Но уже при Октавиане принцепс означал нечто большее, чем только первый гражданин и первый сенатор. В дальнейшем, в течение двух первых столетий нашей эры, принцепс эволюционирует в императора в позднейшем значении этого термина, т. е. в неограниченного самодержца, или царя. В общих обзорах римской ис
тории и истории римского права Принципатом обычно называют первую половину Римской империи — Раннюю империю I—III вв. н. э., которая противополагается доминату, или Поздней империи (IV—V вв.). Аналогичную эволюцию прошел и титул цезаря (Caesar), сперва бывший родовым прозвищем (cognomen) Юлиев, а затем превратившийся в один из титулов римских принцепсов и императоров. Титул императора, в свою очередь, из узкого значения почетного звания военных командиров переродился в титул главы государства, императора в позднейшем смысле.
Наряду с принцепсом, цезарем и императором римские правители назывались еще августами. В качестве почетного наименования титул Августа был поднесен Октавиану сенатом в историческом заседании 13 января 27 г., когда он сложил с себя диктаторские полномочия. С юридической точки зрения, «Август» не имел никакого содержания, но он имел сакральное значение. Август (Augustus) от глагола augere — увеличивать, умножать; (по-гречески Sebastos) — умножатель и податель благ — заключает в себе нечто мистическое, божественное, роднящее носителя этого почетного титула с авгурами, истолкователями божественной воли, выражаемой в различных посылаемых богами знамениях (divinatio).
С 27 г. Октавиан стал называться Августом, и с этого времени Август сделался его личным именем и титулом для всех последующих носителей верховной власти в Риме. На дверях вновь отстроенной курии Юлия (curia Julia) был повешен золотой щит, посвященный Августу, с надписью: «Senatus populusquc Romanus Augusto dedit clupeum virtutis, clcmentiae, iustitiae, pietatis causa» (сенат и народ римский посвятили Августу щит за его доблесть, милосердие, справедливость, благочестие)1.
По предложению народного трибуна Пакувия, шестой месяц римского календаря (sexti'is) был переименован в месяц Августа2 (Augustus).
Современники, в том числе и сам Август, считали 13 января 27 г. днем окончания гражданской войны и восстановления Республики (res publica restituta), история же должна считать этот день началом Империи.
С точки зрения конституционного права, Республика и Империя представляли политические организации, исключающие одна другую, но при всем фор
мальном различии между ними имелось одно существенное сходство. Как Республика, так и Империя были политическими надстройками рабовладельческого общества, хотя различно организованными и находящимися на разных стадиях исторического развития.
В течение пяти веков Римское государство, а вместе с ним и весь античный мир находились под властью императоров. Однако эта власть не представляла собой чего-то неизменного; с веками она менялась в такой же степени, как изменялось внутреннее состояние общества и положение государства. Поэтому, в соответствии с переменами в форме императорской власти и, более общим образом, в жизни самого позднеантичного общества и государства, в эпохе Империи, в свою очередь, различают три периода — Ранней империи, или принципата, кризиса III века и Поздней империи, или домината.