Причины кризиса III века в Римской Империи

С  самого начала в Римской империи наблюдалось, на первый взгляд, одно странное противоречие: рост императорского абсолютиз­ма, с одной стороны, и усиление децентралистичес­ких тенденций, с другой. Борьба централистических и децентралистических тенденций продолжалась до самого конца античного мира, закончившись победой децентрализма и распадом Империи. Исторически императорский абсолютизм можно рассматривать как борьбу против децентралистических тенденций, раз­диравших Римскую империю. В итоге абсолютист­ская политика имела двоякий результат: с одной сто­роны, она на известное время задержала действие центробежных сил, но с другой — своими методами управления и организации углубила сепаратистские тенденции. В последнем счете кризис Римской импе­рии надо рассматривать как кризис рабского спосо­ба производства, запиравшего выход в новую форма­цию и с неизбежностью приводившего покоившееся на рабовладельческой основе общество к катастро­фе или социальной революции.

Античные государства, в том числе и самое круп­ное из них, Римская империя, представляли объеди­нения по преимуществу внеэкономического — воен­ного и политико-административного порядка. Рабовла­дельческий способ производства, с его несовершенной техникой и транспортом, не был в состоянии органи­чески связывать различные части Империи в одно со­циально-экономическое целое. Общества, построен­ные на рабском способе производства, ограничены в своем развитии, и в этом их коренное отличие от об­ществ с иным способом производства, как, например, от феодального и капиталистического.

Раньше всего кризис охватил центральные рабо­владельческие области—Италию, Сицилию и Гре­цию, за которыми последовали одна за другой про­винции, втягивавшиеся в полосу кризиса.

Социально-экономическое ослабление Италии, как мы видели, явилось следствием внутреннего и внешнего кризиса рабовладельческого хозяйства, крушения завоевательной политики, уменьшения подвоза рабов и недостатка рабочей силы. Чем боль­ше Римская империя с наступлением pax Romana пре­вращалась в Средиземноморскую империю, тем боль­ше материально слабевшая Италия утрачивала свое монопольное положение и попадала в зависимость от провинций. Отношения между центром и провинци­ями в первые века нашей эры развивались не к выгоде центральных областей. Утратившая монополию средиземноморской торговли и обезлюдевшая Италия не могла конкурировать с провинциями и попадала в экономическую зависимость от них.

Уже при Тиберии, т. е. в I в. н. э., признавалось общеизвестным, что Италия не может существовать без чужой помощи и что повседневная жизнь римско­го народа связана с капризами моря и непогоды. «Если богатства провинций не будут приходить на помощь нашим господам, рабам и нашим полям, то наши рощи и пашни не смогут прокормить нас».

В последующее время, по мере развития произво­дительных сил на всем пространстве Империи и рас­пространения культуры, возрастала хозяйственная са­мостоятельность провинций и усиливалась экономи­ческая децентрализация. За период почти двухсот­летнего «римского мира» провинции, предоставлен­ные самим себе, несколько оправились от военных разгромов и административных насилий предшество­вавших веков, окрепли экономически и культурно и развили чувство самостоятельности и независимости в отношении оскудевавшего рабовладельческого цен­тра — Рима.

Развитию местного производства способствовал целый ряд факторов: экономия на транспорте, в те­чение всей истории Рима всегда дорогом и медлен­ном, менее истощенная почва и дешевая рабочая сила. Колонат и колонатные отношения в провинциях скла­дывались легче, шире и глубже входили в жизнь. Рост местного производства и торговли неблагоприятно отражался на общеимперском производстве и обще­имперской торговле, размеров которой вообще не следует слишком преувеличивать.

Даже в «счастливый период» Римская империя со­храняла немало элементов натурального хозяйства. В обмен были вовлечены по преимуществу морские рай­оны, внешняя же торговля была пассивной и ограни­чивалась предметами роскоши. С другой стороны, важ­нейшие предметы общеимперской торговли, как, на­пример, хлеб, почти совсем были исключены из рыноч­ного обращения, поскольку они составляли монопо­лию государства и непосредственно поступали в рас­поряжение потребителя. Крупное производство, за исключением некоторых предприятий общегосударст­венного значения, в Римской империи тоже не играло большой роли. Основной производственной единицей всегда оставалась ремесленная мастерская. Как пока­зывают археологические находки, ремесленные мас­терские в первые века н. э. существовали даже в таких отдаленных частях Римского мира, как низовья Рейна или Дуная. Местные мастерские вполне обслужива­ли местные рынки и даже вывозили в центр или дру­гие провинции продукты своего производства. Таким образом экономически муниципии были почти незави­симы от центра, можно скорее говорить о зависимос­ти центра от провинций, нежели, наоборот, о зависи­мости провинций от центра.

Далее, говоря о культурном влиянии Рима на провинции (романизации), также не следует слишком преувеличивать степень римского влияния на тузем­ное население. Романизация провинций, в особенно­сти окраинных, всегда оставалась на поверхности, захватывая, главным образом, города, масса же сель­ского населения почти не была затронута римской культурой и никакой привязанности к Риму не пита­ла. Под тонким покровом римской цивилизации со­хранялись старые, доримские учреждения, обычаи, религии и языки. На латинском и греческом языках, двух официально признанных языках Империи, гово­рила только аристократия, большая же часть насе­ления говорила на местных наречиях: сирийском, кельтском, ливийском, пуническом и пр. Не имевшее прав римского гражданства туземное население смо­трело на римских и романизованных местных земле­владельцев, ростовщиков и чиновников как на экс­плуататоров, стремясь при первой же возможности освободиться от них.

Тенденция провинций к сепаратизму и самосто­ятельности еще более усилилась с конца II в. в связи с возобновлением войн, разорением, налогами и аб­солютистской политикой последнего Антонина и сменивших его Северов. В связи с этим с конца II в. начинается ослабление муниципий, главного звена и опоры Римской империи и императорской власти. Об этом свидетельствует увеличение числа городских ку­раторов (curatores rerum publicarum) и усиление их роли. Дружба императоров с муниципальной арис­тократией порывается, и с этого времени центробеж­ные силы развертываются во всю ширь. Внешним по­казателем начинавшегося распада Империи и ее фео­дализации служили узурпаторы, провозглашавшие отделение провинций от Рима и поддерживаемые провинциалами. Развивавшийся сепаратизм провин­ций был одним из симптомов разложения рабовла­дельческого государства и вызревания новых, феодальных порядков.

Наряду с усилением экономической и культурной самостоятельности провинции решающую роль в про­цессе разложения Римской империи сыграли импера­торские и частновладельческие сальтусы, о которых говорилось в предшествующей главе. Во всех отно­шениях сальтусы были самостоятельными социальны­ми частями, жившими своим собственным поместным уставом, мало связанные с внешним миром и вследст­вие этого таившие в себе элементы децентрализации и сепаратизма. Производимые в сальтусах продукты в массе непосредственно поступали в распоряжение государства, оброки и оплата труда в сальтусах про­изводились натурой. Парциарный колонат (из части продукта) получил широкое распространение именно в императорских сальтусах. Переход же на парциар­ный колонат являлся одновременно и симптомом и причиной разложения рабовладельческого строя и за­мены его феодальным. Императорское хозяйство, за­нимающее первостепенное место в экономике Позд­ней империи, в значительной мере покоится уже не на рабовладельческой, а на феодальной или вернее пред- феодальной экономике и отчетливо выраженном пре­обладании натурального хозяйства при все более уменьшающемся обмене. Феодализация и натурализа­ция экономических отношений с исторической зако­номерностью должна была повести к феодализации политического строя и распаду политических форм, сложившихся на рабовладельческой основе.

Распад Римской империи, начинавшийся в ее экономических корнях, был углублен, обострен и ус­корен классовой борьбой, развернувшейся в послед­ние века Рима на всем пространстве Империи. Эта борьба была вызвана ухудшением положения непо­средственных производителей—рабов, вольноотпу­щенников, колонов, свободных ремесленников и ин­теллигенции, слившихся в одну массу эксплуатируе­мых тяжелым прессом рабовладельческого государст­ва. Чем больше росли общеимперские потребности, тем сильнее был нажим на податные классы населения, на так на­зываемых «неблагородных» (humiliores). Усиление эксплуатации объяснялось повышением расходов рабовладельческих классов и колоссальными потребностями государства. Материальные же ос­новы римского общества, его технический уровень и степень про­изводительности труда, нравы и привычки и весь психофизический склад антачного человека не соответствовали предъявляемым к нему требованиям. Отсюда неизбежность переобременения, перенапря­жения и численного уменьшения населения Римской империи. На­жим, как сказано, шел с двух сторон: 1) со стороны землевладель­цев всех разрядов и 2) со стороны государства, организованной силы рабовладельческого общества.

Об ухудшении экономического и правового положения колонов свидетельствуют дошедшие до нас петиции колонов императорских сальтусов, относящиеся к концу II и III вв., т. е. к началу кризиса. В своих петициях колоны обращаются к высшей инстанции, к «свя­щенной особе» императора, с жалобами на злоупотребления влас­тью и именем императора. Одна из такого рода петиций на имя им­ператора Коммода дошла до нас в виде надписи, вырезанной на камне и поставленной в Бурунитанском саяътусе, в Африке, о чем уже упоминалось в другой связи. Эта петиция заслуживает внимания, так как она вводит нас во внутренние порядки по­местий и знакомит с положением колонов и рабов. В своей петиции колоны названного сальтуса жалуются на обиды и угнетения со стороны кондуктора Аллия Максима. Кондуктор, заявляют колоны, вызвал в по­местье солдат ближайшего гарнизона, схватил и му­чил некоторых подчиненных ему колонов, в том чис­ле и римских граждан, других наказал розгами, третьих бросил в тюрьму. Несправедливость подоб­ного поступка и злоупотребление властью само собою очевидны. Очевидно также и нарушение «поместного устава», вырезанного на медной доске, выставленной на видном месте, и подтвержденного уполномоченным самого императора (прокуратором). В конце петиции колоны указывают, что, сознавая свое бессилие, они обращаются со всепокорнейшей просьбой к самой выс­шей инстанции — римскому императору, прося его защитить их от произвола и насилия главного аренда­тора и его слуг.

«Помоги нам, маленьким людям! Мы, ничтожные деревенские людишки (homines rustici tenues), тяже­лым трудом своих рук поддерживающие свое суще­ствование, не можем сравняться у твоих прокурато­ров с влиятельнейшим, безмерно щедрым кон­дуктором (conductori profusis largitionibus gratiosissimo), который по условиям аренды известен при всех сменах (прокураторам); сжалься и своим священным рескриптом удостой предписать, чтобы мы давали не больше, чем должны согласно «закону Адриана» и письменным распоряжениям твоих про­кураторов, чтобы, благодаря твоему величеству, мы, твои колоны, рожденные в твоих сальтусах (tuae maiestatis rustici tui venulae et alumni), не притесня­лись кондукторами и их слугами»1.

В дополнение к петиции африканских колонов можно привести еще другую петицию колонов одно­го из малоазиатских сальтусов, относящуюся ко времени Филиппа Аравитянина (середина III в.).

«В счастливейшие времена вашего царствования, — так начинается петиция, — добродетельнейший и счастливейший из императоров, когда все наслажда­ются миром и спокойствием вследствие прекращения всех зол и притеснений, лишь мы одни терпим не­справедливости, совершенно не свойственные наше­му времени. Мы, обитатели одного из ваших помес­тий, святейший государь, целой общиной обращаемся за помощью к вашему величеству. Нас неслыханно угнетают и пьют из нас все соки те, кому, казалось бы, более всего надлежало заботиться о нашей защи­те. Солдаты, офицеры, влиятельные люди (династы) отрывают нас от работы, реквизируют рабочий скот, совершают беззаконные, недозволенные им вещи. По их вине мы терпим страшные, необычайные обиды и притеснения».

Доведенные до крайней нужды и не видя никако­го другого выхода из положения, колоны и рабы мас­сами снимались с мест, покидали свои участки и бе­жали, куда глаза глядят, поступали добровольцами в армию, уходили в города и становились членами раз­бойничьих банд, чрезвычайно распространенных в эти годы, как показывает излагаемая в другом контек­сте история «счастливого разбойника» Буллы при Септимии Севере. С точки зрения благополучия ра­бовладельческого государства, особенно опасно было то, что недовольство существующим строем проникло в войска, пополнявшиеся из разоренных и революционно настроенных, главным образом, сель­ских элементов. Сколь ни велики, однако, были вну­тренние противоречия, раздиравшие Римскую импе­рию, сами по себе они все же никогда не прорвались бы наружу с такой страшной силой, как это случи­лось в действительности, если бы к внутренним фак­торам не присоединились толчки извне в виде войн и следовавших за ними «военных революций».

К внутренним причинам присоединились внешние причины, вконец расшатавшие социально-экономиче­ские основы Римского государства. С маркоманнской войны Рим почти не выходил из состояния войн, при­том большей частью оканчивавшихся не к выгоде Рима. Неуспехи римской внешней политики объясня­лись многими причинами: внутренней слабостью Рима, обширностью оборонительной линии, отдаленностью театра военных действий и трудностью условий веде­ния войн, частой сменой руководства, разнородным составом легионов и их малой устойчивостью. Вой­ны велись одновременно на нескольких фронтах. На севере римляне воевали с коалицией маркоманнов, квадов, гермундуров, лангобардов и других герман­ских племен, прорывавшихся через границы Панно- нии, Норика и Реции и захватывавших североиталий­ские города, в том числе Аквилею, важнейший торговый центр италийского севера.

Второй театр военных действий при Северах на­ходился на востоке. Осложнение римской политики

на восточной границе стояло в связи с переменами в системе вос­точных государств и образованием Новоперсидского царства Са- санидов. В середине III в. династии Сасанидов удалось объединить разрозненные элементы, некогда входившие в состав Парфянского царства. Спор между Римом и Сасанидами шел о Месопотамской равнине, на которую издавна претендовали римляне, с одной сто­роны, парфяне и затем сменившие их персы — с другой. До III в. война велась с переменным успехом. В то время как римляне прони­кали в парфянскую столицу Ктесифон на Тигре, парфяне и персы осаждали главный оплот эллинизма на Востоке — Антиохию. С се­редины же III в. перевес окончательно переходит к персам. В 230 г. Сасанид Ардашир перешел Евфрат, занял Месопотамию и осадил г. Нисибис. Мирно настроенный римский император Александр Север вынужден был вместе со своей матерью-регентом Мамеей принять вызов и отправиться на театр военных действий в Анти­охию. Военные действия были успешны, но император вскоре дол­жен был покинуть восточный фронт и поспешить на рейнско-дунай- скую границу. На северном фронте дела римлян пошли менее удач­но. Север заключил позорный мир с германцами, что вызвало силь­ное возмущение среди солдат, окончившееся убийством императо­ра и его матери (235 г.).

Одновременно с восточным и северным открылся еще третий фронт — южный. Мавретанские племена Северной Африки пере­шли в наступление, дойдя в своих набегах до границ римской Аф­рики. Все эти войны и походы поглощали массу средств и людей, не давая никаких ощутительных результатов: ни богатой добычи, ни квалифицированных рабов, ни плодоносных территорий.

Войны создавали благоприятную обстановку для появления всякого рода узурпаторов, провозглашавших себя римскими им­ператорами. Узурпаторов поддерживали не только их армии, вер­буемые из разорившихся колонов, бежавших рабов, вольно­отпущенников и варваров, но также и провинции, стремившиеся освободиться от центра. Отпадавшие от Рима провинции и города, по большей части находившиеся в неприязненных друг к другу от­ношениях, выдвигали своих собственных императоров.

Излагая историю возвышения Септимия Севера, Геродиан за­мечает, что во всех провинциях и городах, куда достигала молва о победе Севера, начиналось смятение. При этом не столько сим­патии или антипатии к воюющим императорам разделяли вражду­ющие города, сколько зависть и несогласие между собой и стрем­ление к взаимоистреблению. «Это древняя болезнь эллинов, бес­престанно враждовавших друг против друга и желавших гибели тому городу, который обладал какими-либо преимуществами, — это, собственно, и погубило Элладу. Ослабленные и истощенные междоусобиями эллины сделались жертвой македонян, а затем были порабощены римлянами. Та же самая болезнь ревности и за­висти перешла и к современным нам городам».