Искусство против тоталитаризма

Идеология тоталитарного государства, в каком бы облике она ни выступала,- рассизма, национализма, коммунизма или анти­коммунизма - требует отказа от собственной личности. Писатели, силой своего таланта способные предощущать события, видели тенденции развития и раньше других разглядели опасность обезли­чивания в созданных ими произведениях, предупреждали об этом.

Томас Манн в романе «Признания авантюриста Феликса Круля» (1911 г.) показывает, как обаятельный, солнечный мальчик, зани­мающийся античностью, превращается в монстра. Вначале - увле­чение спортом, красивой формой, идеей организованности и порядка. Постепенно, приняв все это на подсознательном уровне, он подводится к мысли о национальном превосходстве, о вседоз-воленности, о необходимости уничтожения врага. Так растят фашистов.

Андре Жид в романе «Имморалист» раскрывает психологию тоталитарного человека. «Прежде всего каждый претендует не по­ходить на самого себя. Каждый ищет вождя, чтобы ему подражать; даже не ищет вождя, которому надо подражать, он принимает вождя уже выбранного... Закон подражательства я называю законом страха. Страх остаться в одиночестве. И человек не находит себя самого... То, что человек чувствует в самом себе отличного от других, именно это и есть самое редкое, чем он владеет, что каждому придает ценность; именно это человек старается в себе уничтожить. Он подражает». Написано это в 1915 г. До Мусолини, до Гитлера! Но писатель увидел то, что дает силу таким вождям, приводит их к власти.

Размышляя о сущности тоталитаризма, Дж. Оруэлл приходит к выводу: «Тоталитаризм посягнул на свободу мысли так, как никогда прежде не могли и вообразить. Важно отдавать себе отчет в том, что его контроль над мыслью преследует цели не только запретительные, но и конструктивные. Не просто возбраняется выражать - даже допускать - определенные мысли, но и диктуется, что именно надлежит думать, создается идеология, которая должна быть при­нята личностью, норовят управлять ее эмоциями и навязывать ей образ поведения. Она изолируется насколько возможно от внешнего мира, чтобы замкнуть ее в искусственной среде, лишив возможности сопоставлений. Тоталитарное государство обязательно старается контролировать мысли и чувства своих подданных по меньшей мере столь же действенно, как контролирует их поступки» (21; 151).

Такое же беспощадное разоблачение тоталитарного государства, уничтожающего человеческую личность, превращающего людей в одноликую массу одним из первых дает Е. Замятин в романе «Мы». Отказ от собственной личности приводит к трагедии человека, бессильного перед лицом противостоящей ему безличностной вла­сти. Эта трагедия особенно остро переживается деятелями искусст­ва, чья индивидуальность больше всего проявляется и реализуется в творчестве. Остаться самим собой, не стать «как все» было вопросом жизни. Не найдя себя в «новом обществе», люди искусства часто покидают страну бедствия. Иные прекращают свою деятель­ность и это спасает им жизнь. Но многие продолжают бороться, раскрывая в своем творчестве уродство этого мира и его опасность для человечества.

Трагедию творческой личности в условиях утверждающегося тоталитаризма показал Г. Гауптман в пьесе «Перед заходом солнца». Здесь эта трагедия происходит пока лишь в рамках семьи, где взрослые дети пытаются организовать жизнь Маттиуса Клаузен - профессора, высокообразованного человека, носителя традиций немецкой культуры - по своим меркам.

«Разве я не свободный человек с правом свободного решения?» - спрашивает он, защищая свое право быть самим собой.

Бертольд Опперман - один из героев романа Л. Фейхтвангера  «Семья Опперман» - поставлен перед дилеммой: или отказаться от того представления о мире, от тех культурных ценностей, на которых он был воспитан, и тогда он окончит гимназию и получит необхо­димый аттестат, или сохранить верность идеалам и тогда он будет исключен за несовместимость этих взглядов с теми, которые уже начали утверждаться. Разум подсказывает отказаться, а затем уехать из Германии и, имея аттестат, в другой стране продолжить образо­вание. Он склоняется к этому решению, но выполнить его не может. «Твое «да», пусть будет «да»; твое «нет» пусть будет «нет»» - напишет он, уходя из жизни.

Тоталитарный режим извращает, разрушает нормальную чело­веческую жизнь, уродует человеческие отношения. Картину этого разрушения показал Б. Брехт в пьесе «Страх и нищета в Третьей империи». Это - пьесы в пьесе. Их 24, и в каждой какая-то частица жизни нацистской Германии. Ученые-физики, обсуждая свои на­учные проблемы, избегают упоминания о теории относительности Эйнштейна, потому что он еврей. Родители боятся, что их сын может донести на них. Известный своей порядочностью и строгим соблю­дением законов судья не может вынести обвинительный приговор ограбившим лавку штурмовикам, потому что после такого решения его отстранят от должности. В романе Лиона Фейхтвангера «Успех», прообразом одного из персонажей стал Гитлер. Чарли Чаплин в фильме «Диктатор» создает карикатурно-сатирический образ Гит­лера. Пабло Пикассо пишет серию панно «Герника» о разрушенном немецкой авиацией испанском городе. Активно борются немецкие писатели-антифашисты. Ф. Вольф в пьесе «Профессор Мамлок» (у нас по ней был поставлен фильм) показал жизнь в Германии после прихода фашистов к власти. Ганс Фаллада в романе «Каждый умирает в одиночку» описывает, как пытается сопротивляться и по-своему бороться с фашизмом простой, неискушенный в поли­тике, человек. Сознательная борьба антифашистов - тема романов Анны Зегерс «Седьмой крест» и «Мертвые остаются молодыми».

Писатели-фантасты в своих романах-антиутопиях раскрывают суть тоталитаризма. Это романы-предупреждения. В тоталитарном государстве Океания, описанном Дж. Оруэллом в романе «1984», существовали три основных лозунга Партии: «Война - это мир. Свобода - это рабство. Незнание - это сила». Здесь введен новый язык, задача которого привести слова и понятие в соответствие с новым мировоззрением.

Слово «свобода» по-прежнему существовало в новоязе, но упот­ребить его можно было лишь в таких выражениях, как «Собака свободна от блох» или «Поле от сорняков свободно». Употреблять же подобное понятие в привычном смысле - «политически свобо­ден» или «свободен интеллектуально» - было нельзя, поскольку политической и интеллектуальной свободы не существовало даже в качестве общих представлений, и они неизбежно становились безымянными. Язык не только очищался от явно еретических слов - сокращение словарного состава рассматривалось как самоцель и ни одно слово, без которого можно было обойтись, не оставлялось. Новояз не расширял, а свертывал сферу мысли, и опосредованно цель эта достигалась сведением к минимуму выбора слов» (22; 220).

Но не только произведения, имеющие прямую антифашистскую направленность, имели значение в борьбе с ним. «Верность культуре была уже автоматически антифашизмом,- писал итальянский ху­дожник Ренато Гуттузо.- Писать натюрморты с бутылками или геометрические стихи было само по себе уже протестом».

Протест против тоталитарного режима у нас в стране проявлялся в разнообразных формах. Противоядием был юмор, анекдот, час­тушка, эпиграмма. Совсем не случайно дилогия И. Ильфа и Е. Пет­рова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» стала любимейшим и популярнейшим произведением. Только один, причем, второсте­пенный образ Людоедки Элочки, обходившейся тридцатью слова­ми, то есть говорившей на русском «новоязе», стал нарицательным. Несмотря на запрещение, книга ушла в жизнь, в поговорки, в знаковые обозначения, понятные всем.

Произведения гуманистической направленности, об обычных жизненных ситуациях, простых человеческих отношениях объек­тивно становились формой протеста против жестокости и бесчело­вечности режима.

Рассказы и повести К. Паустовского, романы В. Каверина, деревенские сказы и бывалыцины Соколова-Микитова, уральские сказы П. Бажова, ранние произведения В. Белова, поэтические образы природы в рассказах М. Пришвина и другие произведения вносили в жизнь живую струю.

Даже признанные писатели пытались найти такую нишу, в которой они могли бы хоть в какой-то мере сохранить верность себе, писать так, чтобы это не было отторгнуто и в то же время давало возможность не изменить себе и своим ценностям. Многие ушли в историческое повествование. М. Горький заканчивает «Жизнь Клима Самгина», А. Толстой пишет «Петр I» и «Приклю­чения Буратино», романы о декабристах пишут О. Форш - «Одетые камнем» и К. Паустовский. В. Катаев и Л. Кассиль обращаются к своему детству, написав соответственно «Белеет парус одинокий» и «Кондуит и Швамбрания».

«Исторические романы и детские книги - для многих стали способом писать вполголоса. Самоограничение этих жанров успо­каивает совесть писателя, не договорившего свое отношение к миру», - писала литературовед Лидия Гинзбург.

Некоторые писатели искали и находили такую форму выраже­ния, такие художественные средства, когда, не нарушая обязатель­ные установки, они могли выразить свои взгляды, свое миропо­нимание. Это требовало большого профессионального мастерства и породило плеяду высокоталантливых писателей. Ю. Трифонов («Дом на набережной», «Обмен», «Старик» и др.) раскрывал такие стороны нашей жизни, о которых не было принято говорить вслух. И вместе с тем делалось это так, что произведения эти не могли быть отвергнуты.

Иногда разоблачение сущности тоталитарного режима обретало аллегорическую форму. Такими были пьесы Е. Шварца «Дракон», «Тень» и др. С большим трудом они пробивались на сцену, в печать. Но и зрители, и читатели понимали их истинный смысл.

Такая литература породила и воспитала умного, вдумчивого, тонкого читателя, умеющего видеть не только текст, но и подтекст. А так как искусство, особенно литература, были единственной трибуной, с которой можно было что-то сказать, то интерес к искусству, к книге стал органической потребностью для всех мыс­лящих людей. И это главная причина того, что наша страна была самой читающей в мире.

То же происходило и в других областях искусства. Наряду с полотнами на революционную, производственную и другую при­знанную и поощряемую государством тематику, наряду с монумен­тальными скульптурами, художники писали лирические пейзажи, натюрморты, романтические портреты, обнаженную натуру и др. Писали «для себя», ибо такие произведения, как правило, выстав­лялись мало и уж совсем не приобретались государством.

Лишенные возможности опубликовать свои произведения, мно­гие талантливые поэты вынуждены были зарабатывать на жизнь переводами (А. Ахматова, Б. Пастернак, Н. Заболоцкий, С. Липкин и др.). В результате возникла небывало высокая культура перевода, и стихи западных поэтов и поэтов союзных республик доходили до читателей в высокохудожественной форме.

Некоторые писатели, в силу своеобразия их дара, не могли писать в требуемом ключе. Их творчество долгие годы оказалось невостребованным, а изданные ранее книги - запрещены. Так, трагично сложилась судьба А. Грина. Длительное время не издава­лась художественная фантастика.

Возникли направления так называемого «подпольного искусст­ва» («самиздат»). Проникали в страну произведения советских писателей, изданные за рубежом («тамиздат»). Но это искусство было известно лишь ограниченному кругу людей. Проводились официально неразрешенные выставки. Одна из них, экспонирован­ная на открытом воздухе, была уничтожена бульдозерами («бульдо­зерная выставка»).

За издание и экспозицию неразрешенных произведений репрес­сиям подвергались не только авторы, но читатели и посетители выставок.

Однако не все виды Искусства в силу своей специфики могли быть идеологизированы. Музыка меньше всего поддается идеоло-тизации. Творчество Д.Д. Шостаковича, С.С. Прокофьева, А.И. Ха­чатуряна и многих других советских композиторов - вершина ми­ровой музыкальной культуры середины XX века. Советский балет, исполнительское музыкальное искусство были лучшими в мире. Высокого уровня достигло песенное творчество. Лирические песни того времени поются и сейчас, трогая слушателей теплотой и задушевностью.

'Своеобразной формой протеста стала авторская песня, которую создавали и профессионалы, и самодеятельные авторы. В творчестве таких крупных ее представителей, как Ю. Визбор, Б. Окуджава, В. Высоцкий, А. Галич она достигала высокого общественного звучания. Эти песни не были официально признаны, но их знали и пели буквально все.

Новаторские тенденции сумели утвердиться в кинематографе. С.М. Эйзенштейн, А.П. Довженко, В.И. Пудовкин в 30-е годы были названы в числе двенадцати лучших кинорежиссеров мира.

Культура тоталитарного общества сложна и противоречива. И характеризуя ее необходимо учитывать, что художественная куль­тура - явление многогранное, многослойное и развитие ее опреде­ляется не только политическим устройством общества. Хотя пагубное влияние тоталитаризма на культуру очевидно. Выше по­литики и сильнее власти оказалась определенная часть искусства советского общества. Фашистская Германия не создала имеющую подлинную художественную ценность культуру: откровенно чело­веконенавистнические идеи, цинизм, призыв к уничтожению и уничтожение целых народов оттолкнули от него творческую интел­лигенцию, заставив ее эмигрировать или замолчать. А часть ее. просто была уничтожена. Ремесленные иллюстративные произве­дения, восхваляющие фашизм, подлинным искусством не стали.