Хорошо ли живется струльдбругам?

Роман замечательного сатирика Джонатана Свифта «Путешест­вие Лемюэля Гулливера», который у нас в стране печатался обыч­но в адаптированном виде — как детская сказка, на самом деле написан как политический памфлет. Одно из путешествий ге­рой романа совершает в страну Лаггнегг, где узнает о существо­вании небольшой группы людей с замечательным качеством — бессмертием. В этой стране их называли «струльдбругами». Уз­нав о существовании струльдбругов, или бессмертных, Гулливер пришел в неописуемый восторг: «Счастливая нация, где каждый рождающийся ребенок имеет шанс стать бессмертным! Счастли­вый народ, имеющий столько живых примеров добродетелей пред­ков и столько наставников, способных научить мудрости, добы­той опытом всех прежних поколений!» Но самые счастливые — это бессмертные, живущие без страха смерти. Восторженный путешественник решил провести весь остаток жизни в беседах с бессмертными, он мечтал о пользе, с какой он проводил бы время, если бы сам был бессмертным.

Туземцы охладили размечтавшегося Гулливера, посчитав его рассуждения следствием обычного человеческого слабоумия. Долголетие — заветнейшая мечта всех людей, и «всякий стоящий одной ногой в могиле старается как можно прочнее утвердить свою другую ногу на земле. Самые дряхлые старики дорожат каждым лишним днем жизни и смотрят на смерть как на величайшее зло, от которого природа всегда побуждает бежать подальше; только здесь, на острове Лаггнегге, нет этой бешеной жажды жизни, ибо у всех перед глазами пример долголетия — струльдбруги».

Ему рассказали, что струльдбруги до тридцатилетнего возраста ничем не отличаются от остальных обитателей острова, но затем мало-помалу впадают в меланхолию по мере нарастания старо­сти, к восьмидесяти годам они так же стары, как и другие люди этого возраста. (Любопытно, что Свифт указывает возраст, ко­торый впоследствии, через две сотни лет, назовут как самую ве­роятную видовую продолжительность жизни.) При виде похо­рон, которые являются предметом их зависти, струльдбруги роп­щут и жалуются, что для них нет надежды достигнуть тихой при­стани, в которой находят покой другие. В их памяти хранится лишь то, что усвоено в юности и в зрелые годы, наиболее несчаст­ны те, кто совершенно теряет память и впадает в детство, их жалеют, тогда как других струльдбругов ненавидят и презирают.

Законы королевства милостивы к бессмертным. Так, если женятся на женщинах, обреченных на бессмертие, то по дости­жении 80 лет им разрешено развестись, ибо было бы «неразум­ной жестокостью отягчать бедственную участь безвинно осуж­денных на вечную жизнь с бременем вечной жены».

В 90 лет у струльдбругов выпадают зубы и волосы, болезни становятся бесконечными, несчастные перестают различать вкус пищи и едят все подряд без удовольствия и аппетита, забывают названия самых обыкновенных вещей, имена друзей и родствен­ников. Они вообще с трудом понимают речь окружающих, по­тому что язык, усвоенный в детстве, за сто-двести лет их жизни становится совершенно иным, бедняги не способны по этой при­чине развлечь себя чтением, да и память их настолько слаба, что не удерживает начала фразы, когда они доходят до ее конца.

Так гениальный писатель-сатирик отреагировал на многочис­ленные попытки прожектеров и мечтателей создать «эликсир жизни», он же «философский камень». Поразительно еще и то, с какой дотошностью и знанием выписал он признаки глубокой старости и даже верно назвал видовую продолжительность жиз­ни — 80 лет. Впрочем, возможно, что эту цифру Свифт поза­имствовал из Библии, в которой говорится: «Дней лет наших 70 лет, а при большой крепости — 80 лет». В отличие от средней продолжительности жизни биологическая (видовая) остается ста­бильной на протяжении многих веков.

И. И. Мечников, увлеченный идей «счастливой старости», встречался со многими долгожителями, описывал свои впечат­ления и отмечал, что все, с кем ему довелось встретиться, «пред­ставляли такое сильное умственное одряхление, что изучение их должно было свестись к наблюдению чисто физических проявлений». Самой интересной ему показалась госпожа Робино, жившая под Парижем. Ко времени их знакомства ей исполнилось 106 лет. «Физическое состояние ее, — пишет исследователь, — указывало на сильную дряхлость. У нее остался всего один зуб. Пройдя не­сколько шагов, она вынуждена была сесть, чтобы отдохнуть. Чер­ты ее лица соответствовали возрасту, хотя лицо было не особенно сморщено. Кожа рук была так прозрачна, что сквозь нее были за­метны скелет, вены и сухожилия... Она видела одним только гла­зом, обоняние и вкус едва сохранились... и слух был значительно понижен.

Несмотря на свою физическую слабость, госпожа Робино в высшей степени хорошо сохранила свои умственные способности».

Как сообщает исследователь, умственные способности гос­пожи Робино вскоре резко ослабели, она совершенно потеряла память и речь ее стала бессвязной.

Если бы Михаил Зощенко не был великолепным сатириком, он, наверное, был бы не менее известным философом. Такое суждение возникает при чтении его «Повести о разуме», напи­санной в поздние годы.

«Нет, я никогда не мечтал жить долго, никогда не хотел жить до ста лет. Я не видел в этом прелести или удовольствия. Но я бы хотел жить так, чтоб не особенно стареть, чтоб не знать жалкой слабости, дряхлости, уныния. Я бы хотел до конца своих дней быть сравнительно молодым. То есть таким, который не потерял бы в битвах с жизнью некоторую свежесть своих чувств. Вот это примирило бы меня со старостью».

Видимо, дело все-таки не в количестве прожитых лет, а в их наполненности, насыщенности действительной жизнью. Бабоч­ка-однодневка проживает за день целую жизнь, с утра — девоч­ка, к ночи — бабушка. Человек с тысячелетним сроком жизни должен был бы лет до 100 считаться ребенком, до 200 — подрост­ком, но в конце концов к 700—800 годам становиться дряхлым стариком.

Одно время свифтовское описание бессмертных стало пред­метом дискуссии французских медиков и геронтологов о целесо­образности долголетия для человека и человечества. Этот спор еще более актуален сегодня, когда появилась возможность меди­каментозными средствами значительно продлевать физиологи­ческое существование человека при полной утрате личности. В лишенном сентиментальности немецком языке появилась фор­мула: «жизнь, не стоящая жизни».

В начале века американский врач Ослер, будучи сам уже пожилым человеком, пропагандировал идею безболезненного умерщвления стариков, чтобы они не были в тягость ни себе, ни близким людям (сам Ослер спокойно дожил до глубокой старос­ти). В разных странах стала обсуждаться идея эвтаназии (от гре­ческого «легкая смерть»), которая подразумевает умерщвление тяжело и неизлечимо больного человека (старики легче других попадают под такое определение) из чувства сострадания. Аб­солютное большинство стран и конфессий отвергли такой исход жизни как бесчеловечный. Шестая Заповедь закона Божьего за­прещает убивать самих себя, то есть она запрещает самоубий­ство. «Самоубийство противно Аллаху», — говорит Коран. Свод еврейских религиозных законов утверждает святость жизни. Единственная страна в мире, официально признавшая добровольную эвтаназию в 1983 г., — Нидерланды.

В споре об эвтаназии есть и такой деликатный нюанс: кто осуществит умерщвление? Предполагается, что это сделает врач. Но одна из заповедей клятвы Гиппократа категорически запре­щает врачу такие деяния. В фашистской Германии, чтобы обо­сновать такого рода убийство, достаточно было признать челове­ка с различными, пусть и небольшими, психическими отклоне­ниями идиотом — под эту рубрику попадали все старые и не­мощные люди.

Итак, мы видим, что все или почти все долгожители, «пере­валившие» за 100—110 лет, влачили жалкое существование, по­этому проблема заключается не только и не столько в продлении физической жизни, сколько в ее наполнении социальным со­держанием, то есть в одновременном продлении физической и социальной жизни. Герой Байрона Манфред в ответ на предло­женное Духом долголетие восклицает: «Проклятие! К чему мне долголетье ? И без того дни долги! Прочь».

Остается непонятным: почему ученые всех времен и народов бились и бьются над загадкой долгожителей, а не над разгадкой короткожителей?